– Никак не надо. Много чести. А слов таких я чтоб от тебя не слыхала, малой! Они – нелюди, так ты-то таким же не будь.

Идущий рядом Егор обиженно насупился, но промолчал. Петька опалил его мрачным взглядом. Сквозь зубы сказал:

– Погоди, рассучий сын: вернётся дядя Ефим-то…

– Петька!!! – рявкнула Устинья.

– Молчу…

Тяжелее всех пришлось Василисе. С огромным животом, на опухших ногах, она устала уже через полверсты. Но когда Гришка подошёл взять её на руки, Васёна набросилась на него так, что парень, не удержавшись на ногах, повалился спиной в кусты можжевельника. Братья загудели. Старший негромко, увещевающе сказал:

– Да не бесись ты, дура, – дитя скинешь! Куда ты с таким пузырём сама пошагаешь?

– Плевать! Отойдите! Пущай не трогает меня! – заливаясь злыми слезами, кричала Василиса, – Горло переем! Я сама, сама пойду!

Ненадолго воцарилось молчание. Затем старший повернулся к Устинье:

– Вели ей Гришке на руки пойти. Ведь всем хуже будет, коли перекрутит её.

Устинья посмотрела на ощетинившуюся Василису серыми, холодными глазами. Вздохнув, сказала:

– Полезай к нему на горб, Васёнка. Береги дитё. Последняя память ведь нам…

Василиса закрыла лицо руками, и худые плечи её затряслись.

– Да пропади ты, блажная! – взорвался Гришка, одним прыжком вскакивая на ноги. Его измазанное влажной землёй лицо перекосилось от бешенства. – Я и сам её не потащу! Федька, бери, волоки! Сам и женись на ей!

– Ты-то хоть не дури, – велел старший. Гришка шумно выдохнул, подошёл к Василисе и, стараясь не смотреть ей в лицо, осторожно поднял девушку на руки. Сквозь зубы сказал:

– Попозже брату передам.

В ответ Василиса отчётливо и ясно произнесла четыре слова, от которых поморщился даже Петька. Братья только покрутили головами. Ни один из них не ухмыльнулся. В полном молчании похитители и пленники продолжили путь.

Небо уже начало блёкнуть и тени деревьев посинели и вытянулись, когда путники поднялись на небольшую горку, сплошь покрытую молодой порослью елей и сосенок. Братья остановились.

– Пришли, – хмуро уронил старший. Усталая, злая, искусанная комарами Устинья хмуро взглянула из-под бровей – и чудом не ахнула.

Поодаль, на большом взгорке, стояли, тесно прижимаясь друг к другу, четыре избы-пятистенки из толстых сосновых брёвен. Забора не было. Избы стояли, как богатыри в чистом поле, плечо к плечу, – мощные, на высоких подклетах, срубленные старательно и любовно, с большими окнами, крепкими крышами и крытыми переходами-галереями от дома к дому. Позади виднелись хозяйственные постройки – такие же крепкие и ладные. А вокруг расстилался бесконечный хвойный лес, далеко-далеко переходящий в синие мохнатые взгорья. «И Прокоп Матвеевич такому хозяйству позавидовал бы… – вспомнила Устинья своего болотеевского свёкра, – Справно отстроились, лиходеи…»

Перед избами носилась ватага ребятишек. Увидев подходящих людей, они остановились. Из крайней избы вышла баба лет тридцати с замкнутым, узким, некрасивым лицом. Посмотрела на пришедших и, круто развернувшись, ушла обратно. Прикрикнула с крыльца – и дети, словно солдаты, все разом убежали в кранюю избу.