– Ефим, хватит! – не шутя рявкнул Антип. – Хватит, говорю, обалдуй! Греха на душу нам не хватало!

– И плевать! И возьму! Велик грех! – бешено выдирался Ефим. – Ты видал, как он в меня целил?! Ты видал, как… Устьку, значит, мою они забрали? Васёнку?! Брюхатую?! Детей?! Да нешто это люди?! Да я его сейчас на месте положу… в реку сброшу… а подворье их спалю к едреням вместе со всеми… со всеми… да пусти ж ты меня, нечистая сила!!! Оживел на мою погибель!

– Не пущу, дурак, – Антип тяжело пыхтел, едва удерживая брата в охапке. На лбу его вздулись сизые жилы. Сбившиеся поодаль в кучку буряты с испугом и уважением наблюдали за этой схваткой. Дед Трофим молча, с неподвижным лицом ждал окончания битвы.

Наконец, Ефим понял, что ему не вырваться.

– Ну всё, всё… Пусти, Антипка. Пусти, говорю, не буду боле!

Осторожно ослабив хватку, Антип сказал деду:

– Ну? Понимай, дедка, что от тебя осталось бы!

– Да уж вижу, – без особого испуга отозвался старик.

– Дед, ты хоть скажи – за что? – хрипло спросил Ефим. – Что я тебе худого сделал? Может, слова не сдержал? Может, не на то место вывел?

– У меня к тебе счётов нет, – ровно сказал старик, поглядывая на парня сквозь упавшие на лоб, слипшиеся от крови волосы. – Но и ты пойми, Ефим. Место золотое ты знаешь. Рано или поздно пришёл бы назад к нему. И не спорь – пришёл бы! Все приходят… И других бы привёл. А мне в моём лесу чужих людей не надобно! Ни приисков, ни дач, ни контор, ни каторги! Я с охоты тут тридцать лет живу – и далее жить буду. И сыны мои, и внуки. Сам суди – как по-другому-то с тобой можно было?

Ефим молча смотрел на него. В его глазах остывала ярость, сменяясь странным, недоверчивым испугом.

– Антипка… – севшим голосом спросил он брата. – Как на твой взгляд – в уме старик-то? Аль я всю зиму с полоумным толковал?

Антип только пожал плечами. Помолчав, сказал:

– Завтра с утра назад тронемся.

– Сейчас пойду! – снова вскинулся Ефим. – Может, там эти выблядки уже мою Устьку лапают!

– Уймись, стоеросина! – вдруг обиделся дед Трофим. – Мои сыны баб не обижают!

– Выродки, – тихо и убеждённо сказал Ефим. – И ты, и сыны твои. Ведь нарочно всё устроил! И… – он вдруг умолк, поражённый внезапной догадкой, – И бумаг на баб моих у тебя вовсе не было! Потому и не показал! Меня ты здесь пристрелить вздумал, а Устьку с Василисой – своим щенкам забрать! Ну, с-с-старый… – Ефим, стиснув зубы, зажмурился от ненависти, – Я шесть годов с каторжными протёрся, всяких видал – и убивцев, и живодёров! А таких вот и не попадалось!

Старик безмятежно молчал, глядя на реку.

Антип молча похлопал брата по спине. Встал, огляделся, взял с камня брошенную старикову котомку и, вынув из неё трут и кресало, принялся разводить огонь.

– Спать-то не придётся, – предупредил он. – С деда этого глаз сводить нельзя. Будем, Ефимка, в череду храпеть, ничего не попишешь.

– В первый раз, что ль? – отозвался тот. Посмотрел на брата, сосредоточенно возившегося с огнём, на бурят, присевших на корточки поодаль, на реку, бурлящую и прыгающую на перекатах, – и грустно усмехнулся, качая головой: