– Силок бы на зайца поставить, – размышлял на ходу Антип, – А лучше с десяток. Вон они, повсюду свадьбы играют… Вовсе осторожность потеряли!

– Некогда, – цедил Ефим, с нетерпением поглядывая на небо, – И так сколь времени потеряли с хрычом! А ну как у меня там уже Устьку ссильничали сукоеды эти?!.

Дед Трофим только молча, сердито сплёвывал. Антип молчал.

К вечеру второго дня буряты остановились. Гамбо несколько раз резко махнул рукой на юг, повернулся к Антипу и произнёс длинную тираду на своём языке. Антип что-то коротко ответил, подошёл к буряту и облапил его. Гамбо затрепыхался, придушенно, сердито запищал, высвободился. Поклонился, прижав руку к сердцу, сначала Антипу, потом – Ефиму, и исчез в кустах вслед за товарищами.

– Куда это они подхватились? – изумлённо спросил Ефим.

– Так пришли мы, – спокойно сказал Антип, – Вон за той взгоркой наш душегубец и живёт. Так, дед?

Тот согласно кивнул – и прибавил шагу.

Вскоре лес раздался, и перед братьями оказалось огромное подворье. На дворе было тихо: только замотанная платком тётка кормила кур. Увидев спускающихся с горки братьев и – между ними – деда Трофима, она всплеснула руками, словно увидела привидение. Решето с мякиной упало на траву.

– Позови наших, Мотря, – спокойно велел старик, – Потолкуем.

Баба убежала – и через минуту на подворье толпилось десятка два взрослых и детей. Стиснув зубы, Ефим оглядывал эту толпу. Мужиков было и впрямь шестеро: здоровенных, крепких, широкоплечих, недобро глядящих на пришлых. Ефим узнал только Гришку, злорадно отметив, что парня будто черти драли: вся физиономия покрыта старыми и новыми царапинами, глаз опух, на подбородке – свежая ссадина. «Васёнка душу отвела, умница!» У каждого из братьев в руках было ружьё.

– Серьёзный народ, – усмехнулся за его плечом Антип. И крикнул, – Ну что, мужики, меняться станем?

– Тебе чего, варнак, надобно? – хмуро спросил старший из братьев – бородатый, с застарелым, уже жёлтым синяком на скуле, – Пошто тятьку скрутили?

– Баб наших взад надобно. Выводи.

Сыновья деда Трофима словно окаменели. Молчали и женщины. Одна из них, молодая, с тревожным взглядом, судорожно прижимала к груди младенца, который недовольно попискивал.

– На что ты, дура, его из люльки вынула? – сердито выругала её высокая старуха. Шагнула к пришедшим и, взглянув на старика, с невероятным удивлением спросила:

– Акинфич, нешто промазал?!

– Окстись, старая! – обиделся дед Трофим, – Всё бы ладом оказалось – кабы не брательник евонный из мёртвых воскрес! И принесла ж его нелёгкая… нет бы дальше у бурятов сидел! Отпущай баб… Не вышло в этот раз, так в другой выйдет. – он повернулся к братьям. – Всё, мужики, развязывайте меня. И так уж рук не чую, а мне они для дела надобны.

– Ничего, потерпишь, – Ефим снова оглядел молчащую ватагу братьев. Задумался, сощурив глаза, – Нет, мужики, вы сначала оружию свою всю сюда поскладайте. Мне не надобно, чтобы вы нас в полверсте отсюда, как зайцев, постреляли.

– Ты что, варнак, ополоумел? – изумлённо, словно не веря своим ушам, спросил старший, – Ружья поотдавать?! Да они дороже баб ваших стоят!