– Куда мне, ваша светлость, – с досадой сказал унтер и махнул рукой. – Убьют, все равно пропадет!

Вполне себе понятное разочарование. Думал Зарубин, что ему коня отдадут, а не деньги. Те же казаки устраивали настоящую охоту на английских лошадей. Поймают и давай торговать. Дорогие кровные гунтеры продавались за три полуимпериала, но если очень постараться, то можно сторговать за два и даже три империала.

Лично слышал спор по такому случаю:

«– …Побойся Бога – дорого. Сбавь цену.

– Не сбавлю.

– Сбавь. Все одно не продашь, а к зиме коняка твоя околеет, не сдюжит.

– Сдюжит… И подорожает. Так что сейчас бери…»

Что-то мне подсказывает, что торговец прав[119].

Продолжаю наблюдать живые картины перед сражением, которое если и состоится, то как минимум на восемь дней позже «обычного». И прежний наступательный порыв у французов начинает таять, хотя не так давно держался высоко. У меня до сих пор хранится французская газета с обращением Наполеона № 3 к народу: «Пора разогнать кровь в наших жилах и взять реванш за поражение 1812 года. Только смыв пятно того отступления, Франция вернет себе гордость. Военные победы – вот что нужно великой французской нации!»

Однако победа с каждым последующим днем становится для союзников не просто туманной, а призрачной. И раскол в их рядах по этому вопросу уже наметился. Примечательный разговор:

«– А ну-ка, стой. Что это у тебя за пленные? Французы или англичане?

– Должно быть, англичане, ваше благородие.

– Да ты почем знаешь, что это англичане, а не французы?

– А как же, ваше благородие. С французом сейчас разговоришься – это народ понятливый. А вот с этими час бьешься, а все невдомек, чего им, сердечным, хочется…»

Но если отбросить сантименты, то прекрасно понимают бритые, зачем они сюда пришли и с какой целью. И действовать будут преимущественно чужими руками, не особо задумываясь о методах.

Ну а нам всем предстоит в одинаковой степени воевать и с англичанами, и с французами, и с турками. Может быть, и с сардинцами. Тут уж как карта ляжет и как мы подготовимся.

Вот подготовкой-то я сейчас и займусь самым тщательнейшим образом.

– Все готово, подпоручик?

– Так точно. Пулеметы на месте, ящики подвезены, позиции укрыты.

– Замечательно. Передайте нашим пулеметчикам, чтобы еще раз проверили оружие. Неисправностей быть не должно.

– Слушаю-с!

Козырнув, Достоевский тут же направился выполнять мой приказ. С недавних пор примерив на себя первый офицерский чин (Меншиков произвел), Федор Михайлович окончательно расстался с прежними своими стремлениями. Намерен воевать до победы, а дальше продолжить военную службу там, «куда направят». И с обязанностями начальника нашей пулеметной команды справляется энергично и умело. Один «максим» уже стоит на отроге, неподалеку (метров 200 всего) от татарской деревушки Улуккул-Аксел. Этот будет бить по французским флангам. Позади деревушки возвышается восьмиугольная, из красного кирпича башня – станция оптического телеграфа системы Шато. Здесь еще один пулеметчик, и на сей раз с «Люськой». Третья огневая точка перед самой восточной деревенской окраиной. Четвертая – на правом фланге. Все замаскированы и будут служить отличной поддержкой для 17-й пехотной дивизии генерала Кирьякова, занявшей плато. Та уже пришла, батареи с фашинами расставила, снаряды и прочее подтянула, ждет французов или тех, кто придет вместо них. По плану стрелки и пушкари Кирьякова, как только неприятель начнет свою атаку, должны, имитируя панику, отступить к деревне и там закрепиться. Благо саманные дома и вкопанные в землю зернохранилища служат неплохими укрытиями. Местные жители? Давно уже бежали, и потому Улуккул-Аксел пуста и обчищена до нитки. Даже виноградники все оборваны, заполнив своими плодами содержимое солдатских фуражек и ранцев.