Ромочка видел, что мама расстроена, и пытался объяснить: не надо бояться нового мира. Он ведь и сам сначала каждую тень подозревал в недобром, не спал по ночам от страха, а потом присмотрелся и понял, что всякие-разные тоже боятся. У них и вид был растерянный, совсем как у дачников. Словно для них перемены оказались таким же внезапным потрясением. На беженцев они были похожи, на робких переселенцев с узелками. Лишь некоторые из них обращали внимание на людей, рассматривали их и трогали — например, тот, из леса. Вот его точно можно было бояться, он следил за дачниками, бесшумно вздымаясь земляным столбом у самой ограды. А за остальными даже интересно было наблюдать, дивясь их причудливости: не люди и не звери, они только напоминали изменчивыми очертаниями кто медведя, кто корягу, кто тетеньку. Ромочка спрашивал у взрослых, кто пришел во Вьюрки и как их нужно называть, но взрослые смотрели на него с таким же непониманием, как и всякие-разные, когда он пытался спрашивать у них.
Мама стала сердитая, и Ромочкины любимые картофельные оладьи теперь каждый раз подгорали. Ромочка осторожно выплевывал черные корки и складывал на клеенке, в сердцевине большого нарисованного цветка, а мама ругалась и даже раз стеганула Ромочку полотенцем. И перестала подтыкать ему одеяло — и Ромочка почуял приближение катастрофы. Мама тоже становилась чужой и странной.
А потом она разбудила Ромочку, когда даже лягушки на реке еще молчали. Мама стояла у кровати в полосатой кофте, с волосами, аккуратно прибранными под платок, — она одевалась так, когда ехала в город. Ромочка сказал, что в город нельзя, ведь дороги больше нет, и в лесу стережет тот, высоченный, а в поле — другой, его почти не видно, потому что он стелется по земле, и это он растягивает поле, никому не давая уйти. Мама заплакала и велела Ромочке хорошо себя вести, хорошо кушать — она оставила ему полную миску оладий на кухне — и слушаться тетю Лиду, которая будет за ним присматривать. Ромочка тоже с готовностью сморщился, замычал басовито и расплакался. Мама рывком поправила сумку на плече и захлопнула за собой дверь.
Ромочка бежал за ней по поселку, ревел и просил вернуться, а мама вдруг схватила с земли палку и двинулась на Ромочку, неуклюже ею размахивая:
— Уйди! У-уйди!.. Куда без лекарств? А если приступ? У-уйди!
И таким страшным был голос, что Ромочка испугался и побежал обратно к калитке. Даже не успев сказать, что таблетки он много дней не пьет, высыпает под матрац, чтобы мама не волновалась, когда они закончатся, — вон их сколько. И ему гораздо лучше, приступов никаких, он стал совсем здоровый…
Тетя Лида действительно иногда приходила, кормила и умывала Ромочку, но он чувствовал, что этой обязанностью она тяготится. Она старалась уйти побыстрее, и Ромочка так и не понял, что же в нем такого гадкого, он и в зеркало смотрелся, и нюхал себя, и даже высмаркивался заранее, увидев за забором тети-Лидину косынку. А больше не приходил никто. Как будто во Вьюрках не заметили, что Ромочка остался один.