У меня отчего-то осталось стойкое впечатление, что он чуть не ляпнул «как Алеся», но вовремя опомнился и прикусил язык. Интересно… Сами набрались храбрости, сорванцы, за голой Алесей подглядывать («А вот слабо!» «Кому слабо?!») или слышали от кого-то? Как бы там ни было, но пацан явно насторожился…
– Да ладно, об этом не будем больше, – сказал Минаев едва ли не благодушно. – Я сам городской, но в деревнях пожил, знаю, что многое исстари заведено… Я о другом поговорить хочу. Почему это вы вдруг опрометью в деревню бежать кинулись? Старшему лейтенанту ты сказал, что ни с того ни с сего беспричинный страх напал, так?
– Ну, так…
– А откуда же ему, беспричинному страху, было взяться? – уже с ноткой вкрадчивости спросил Минаев. – До деревни рукой подать, места эти вы наверняка сто раз облазили, и было еще не темно. И зверей тут нет, и нечистой силы вроде не водится. Сам я в нечистую силу как-то не очень верю… Или ты веришь?
– Да не так чтобы… – пробурчал Стах.
– Вот видишь… Так с чего было взяться беспричинному страху?
– Что-то такое было, совсем другое, была причина… Что ж ты молчишь? – спросил он уже с явной укоризной и продолжил чуть ли не задушевно: – Стах, ты ж свой мужик, правильный, немцам шкодил как мог, а своему, советскому офицеру правду рассказать не хочешь? Не по-мужски как-то получается, с какой стороны ни глянь… Очень мне нужна эта правда, Стах, дяденька Рыгор молчит, но сдается мне, он в тебе потихонечку разочаровывается. А ведь такие хорошие отношения у вас поначалу сложились, и на танке покатать тебя хотели, и из автомата дать пострелять, за своего считали…
Стах поднял на меня глаза:
– А если расскажу, все по-прежнему будет? И насчет танка, и насчет автомата?
– Будь уверен, – кивнул я, не дожидаясь реплики следователя (впрочем, он и не вмешивался). – Давай опять жить дружно, а? Батька твой, я уверен, такое запирательство никак не одобрил бы… Не немцы ж тебя помочь просят, а свои…
– Да, была причина… – вздохнул Стах. – Только рассказывать было как-то и стыдно… Заметил нас дядя Рыгор. Немного не доходя до того места, где его потом нашли. Как ни хоронились, а заметил. Кулаком погрозил и крикнул, что он нас распрекрасно узнал. И если сей же минут – это он так сказал – пятки салом не смажем, он нас потом в деревне обязательно поймает и уши надерет так, что они у нас будут как красный свет у свелафота… слово какое-то непонятное.
– Как у светофора? – подсказал я. Ну конечно, где ему было это слово знать, если он дальше райцентра в жизни не выезжал, а в райцентре их отродясь не водилось…
– Во‑во! – обрадованно подхватил Стах. – Это самое слово. Хоть оно и непонятное, а ничего непонятного в том, что надерет уши. Уж такое-то частенько случалось: поймает парень в деревне хлопцев, что за ним с девушкой подглядывали, и надерет уши так, что неделю они как два лопуха торчат. И родителям не пожалуешься – еще добавят… С нами такого прежде не случалось, но видели мы до войны тех, кому от парней за подглядки доставалось. Ну и припустили в деревню, что твои румаки[13]