Ирина заметила, что подсудимый, до этого державшийся спокойно, явно занервничал. Он сцепил руки в замок, захрустел пальцами, потом быстро завел их за спину, сглотнул.

– Ну вот так… – пробормотал он после долгой паузы, – накатило.

– То есть терпели-терпели и внезапно совершенно на ровном месте так возненавидели Пахомова, что наплевали на врачебный долг и помчались выяснять отношения?

– А почему вас это удивляет?

Бимиц пожал могучими плечами:

– Хотя бы потому, что только что я слышал, какой вы ответственный человек.

– И то правда, – встрял Кошкин, – хороший хирург обязан управлять своими эмоциями, а вас товарищ характеризовал именно как хорошего специалиста.

Фельдман махнул рукой:

– Да вам какая разница? Я предупредил акушера-гинеколога, чтоб вы знали.

Кошкин, и так сидевший с идеально прямой спиной, приосанился:

– Вы оставили свой пост! – заявил он с пафосом. – И нам нужно знать, какие причины побудили вас это сделать!

– Никакой не пост, а устная договоренность, – огрызнулся Фельдман, – восьмичасовой рабочий день, на минуточку, никто не отменял, и крепостное право для врачей еще не вернули, по крайней мере официально, так и не смотрите на меня как на дезертира.

– Устная или нет, а раньше вы ее не нарушали.

Фельдман нахмурился:

– Ладно, допустим, в тот вечер показывали кинопанораму про Пахомова, и мне стало обидно… Он там, я здесь. Вы понимаете?

Бимиц с Кошкиным переглянулись и пожали плечами. Ирина спросила, есть ли еще вопросы, и, услышав, что нет, быстро закрыла заседание.

По дороге домой она думала, что Фельдман совершил глупость и Ольга Маркина будет дура, если за это не ухватится, чтобы требовать сурового наказания. Одно дело – просто едешь поговорить, возможно, извиниться и просить, чтобы Пахомов снял свое проклятие, то есть больше не препятствовал трудоустройству в Ленинграде, и совсем другое – когда выясняется, что ты мчался к режиссеру, обуянный яростью и жаждой мести, практически в остром психозе, вызванном созерцанием успеха врага. Тут обвинитель спокойно может настаивать, что товарищ ехал именно убивать.

Весь вопрос, так ли было на самом деле? Похоже, что да. Время старта Фельдмана из деревни примерно совпадает с временем выхода программы в эфир.

Так всегда – терпишь, терпишь, а последней каплей становится какая-нибудь мелочь.

Полина понимала, что в суде ее ничего хорошего не ждет. Зрелище этого идиота Фельдмана на скамье подсудимых никакого удовольствия не доставит – она достаточно расквиталась с ним, когда заставила Василия Матвеевича разрушить его карьеру, а больше он ничем ее не обижал. Укокошил Пахомова, так туда старому козлу и дорога, и если уж на то пошло, то это Семен может торжествовать над ней, а не она над ним. Фельдман лишил ее покровителя, оставил без будущего, то есть отомстил сполна. Он победил, а что сидит в тюрьме, а она свободна, не меняет положения дел.

Чего она боялась по-настоящему, так это встречи с женой Пахомова и его прихвостнями. Чем ласковее они улыбались ей раньше, тем более презрительные взгляды станут метать теперь.

Представив высокомерную рожу Пахомовой, Полина почти решила никуда не идти, но в последний момент оделась и, оставив Комку Зла блюдечко с молоком и мисочку с куриным фаршем, отправилась в суд.