Доктор Стеклов повернулся к хозяину:

– Теперь надеюсь, вы понимаете, что эта троица собой представляет? В том числе и дамочка. Простите за столь вульгарное определение, но удачнее не подобрать… Особа эта – и в самом деле полька, но не дочь обедневшего шляхтича, а дочка бакалейщика из Тарнува. Последние четыре года выступала чревовещательницей в цирке Гассенда – довольно убогое бродячее шапито, где и ее, и отсутствующего здесь Алексея Венгерова, помощника фокусника, подобрал наш магистр неведомых наук… Я за вашей компанией гнался еще из Петербурга, который вам пришлось покинуть после известного скандала с бриллиантами баронессы фон Клигерман. В Казани наконец настиг. Кстати, мадемуазель Иоланта, вам передает большой привет гвардии капитан Червинский… и очень интересуется судьбой перстня с бриллиантовым вензелем, пожалованного ему императором. Будь это просто драгоценная безделушка, капитан не так сокрушался бы, но когда речь идет о столь почетном отличии… Продали камешки или все же храните?

Иоланта, лишь самую чуточку изменившись в лице, сказала убедительнейшим тоном:

– Казимир, я сейчас все объясню. И насчет этого шантажиста тоже…

Пан Казимир решительно ее прервал:

– Объясните лучше вот это, – и швырнул перчатку на стол. Его голос стал и вовсе ледяным. – Вы, трое. Я бы попросил вас немедленно покинуть…

Ахиллес понял, что самая пора вмешаться ему.

– Не торопитесь, пан Казимир, – сказал он уверенно. – Вы, право же, к ним слишком милостивы. Боюсь, им придется здесь задержаться… Потому что, кроме сорвавшейся аферы, которую очень трудно преследовать по суду, на совести этой троицы и несколько уголовных преступлений… которые будет гораздо легче доказать.

Говоря это, он зорко следил за обоими мужчинами, готовый выхватить браунинг, если они схватятся за оружие. Нет, они стояли, уронив руки, с совершенно убитыми физиономиями. Иоланта невозмутимо спросила:

– Подпоручик, вы не перебрали ли шампанского? Какие еще преступления?

Ага! Ахиллес повернул голову к двери, заслышав в коридоре тяжелые шаги людей, привыкших ходить в сапогах. Дверь распахнулась, и Артамошка с дворником Пантелеем втолкнули в комнату растрепанного Алешку. Руки у него были связаны за спиной, ноги тоже – но так, что он мог мелко семенить. Под правым глазом у него наливался синим великолепный синячище.

– Извольте принять, ваше благородие, – сказал Артамошка, тоже встрепанный, без двух пуговиц на гимнастерке, но, в отличие от своего пленника, крайне довольный жизнью. – Ножичком меня пытался пырять, стервец, ну да я ему показал, как у нас в Орле на кулачки ходят, а потом Пантелей добавил. А это, стало быть, его вещички…

Толкнув Алешку в медвежьи объятия Пантелея, он положил на стол пчак с простой белой костяной рукояткой, как две капли воды похожий на тот, которым была убита Маринка, а рядом примостил вороненый наган, пояснив:

– Ножик я у него выбил, а пистолетик под подушкой нашли. Может, у него найдется еще что-нибудь интересное, но некогда было его комнатушку осматривать. Как увидели свет в окнах, согласно диспозиции, данной вашим благородием, быстренько повязали и сюда потащили…