— Ангелочек, приедешь за мной? — говорю на последнем вдохе, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание.

— Рэйн?! — обеспокоенно кричит она, но ее голос тонет где-то на поверхности той бездны, в которую я медленно погружаюсь. — Рэйн?!

Я успеваю отправить ей сообщение с координатами геолокации.

И надеюсь, что человечество не стало в друг белым и пушистым, и никакой «доброй душе» не взбредет в голову проникнуться состраданием к валяющемуся в луже малолетнему долбоебу. Будет обидно открыть глаза и увидеть вместо сисястой телочки, рыдающей над моими ранами, злую санитарку.

Я не могу понять и переварить произошедшее даже когда полчаса спустя оказываюсь в ванной и самостоятельно, нервно и со злостью буквально сдираю с себя свадебное платье.

Папочка, мамочка…

Рэйн — его сын?

Пытаюсь вспомнить все, что Света рассказывала мне о детях Островского, но она ни разу даже не заикалась о том, что у него есть третий ребенок. Только эти двое — Ян и Лиза, которые всегда на виду и о которых все знают.

Я бы точно запомнила человека с таким странным именем.

Что это за семейные тайны?

Когда платье оказывается на полу испачканной дорогой тряпкой, я испытываю облегчение, что, наконец, избавилась от обременительной ноши статусной невесты. По крайней мере пока моим гардеробом не занялся нанятый стилист — такое пожелание Островский тоже озвучил — я могу еще хоть ненадолго остаться сама собой.

В зеркале у меня не то, чтобы счастливый вид.

Точнее говоря — абсолютно дохлый.

Волосы растрепались, часть шпилек приходится доставать чуть ли не с болью и слезами.

Макияж поплыл, помада растерлась на сторону. Для симметрии и образа Джокера не хватает буквально пары штрихов.

Я нарочно делаю воду в душе похолоднее.

Совсем ледяную не люблю, потому что от нее у меня болит кожа, как после наждачной бумаги.

Захожу внутрь душевой кабинки, долго моюсь, пока кожа не начинает скрипеть под пальцами как отполированная. Поворачиваюсь и разглядываю дорогой зеленый с золотом мрамор отделки, бронзовые вентили кранов, раму зеркала. В этой ванной можно жить — настолько она огромна. Есть даже бамбуковый лежак и зеленый уголок. Понятия не имею, чем подкармливают всех этих крупнолистных монстров, но они выглядят так, словно их только что привезли из влажных тропических джунглей.

Стук в дверь заставляет меня отвлечься от разглядывания роскоши своего нового дома.

И вспомнить, почему я вдруг решила заняться этим прямо посреди гигиенической процедуры.

Чтобы забыть увиденное и услышанное.

— Анфиса? — Голос Островского ничуть не изменился. Он такой же бешенный, как и когда орал на того мальчишку.

Даже в мыслях не могу назвать его сыном Островского.

Господи, что будет, если когда-нибудь мой муж узнает, что накануне свадьбы, мы с Рэйном…

Я закрываю рот ладонью.

— Анфиса, твою мать?

— Я… — Заикаюсь, но кое как беру себя в руки, чтобы ответить, пока он не вышиб дверь. Она кажется тяжелой и дубовой, но что-то подсказывает, что у моего будущего мужа достаточно сил, чтобы превратить ее в щепки. — Мне нужно еще пятнадцать минут.

Он сопит, что-то бормочет сквозь зубы и бьет по двери кулаком.