Тут Грэм предупреждающе покашлял и Тевлогий сник, даже щупальца опали. Очень медленно эти тёмные субстанции втянулись обратно в тело, и в Тевлогии не осталось ничего необычного. Не считая красных глаз и козлиных ног.

— Всё бесполезно, да? — с тоской спросил он.

Хозяин этого храма мрачно кивнул.

Повисла новая пауза, и пленённый служитель заговорил снова. Теперь голос звучал спокойнее, будто ничего особенного и не произошло:

— Прабабка уверяла, будто сила не передаётся, но став юношей, я начал ощущать в себе изменения. Словно рядом находилось нечто особенное, мощное, что жило во мне, но дотянуться до чего я не мог. Эта неспособность бесила. Приступы злости стали чаще, и я быстро понял, что рано или поздно злость выйдет наружу. А тут ещё мать со своей мечтой о моём, — Тевлогий скривился, — светлом служении. Но позже, уже став храмовником, я понял, что это идеальное решение. Ведь кто подумает плохо о святом отце?

Теперь скривилась я. Кто подумает? Да есть варианты.

Вероятно, Тевлогий тоже обо мне вспомнил, по крайней мере выражение лица стало очень красноречивым. На нём читалось: так бы и убил!

— Я жил и страдал. Ненавидел всех и вся, и твёрдо знал, что буду мучаться до конца жизни. Но тут случилось невозможное… Когда алтарь начал в очередной раз проваливаться, меня, как и многих других столичных служителей, пригласили на совещание сюда, в центральный зал нашего Главного храма. Я вошёл, и ощутил… — Тевлогий шумно втянул воздух, и замолчал.

Он имел в виду «туман» — силу, которая начала просачиваться сквозь повреждённый золотой короб. Я сама попробовала впитать всего каплю, и даже эта капля повлияла на волшебство.

Я ощутила себя сильнее, бодрее и вообще лучше. Божественная энергия оказалась не просто не конфликтующей, а родственной…

— Чем дольше я находился возле артефакта, — прохрипел Тевлогий, — тем ближе становилась моя сила. После того совещания центральный зал закрыли для всех, но я нашёл помощника, и стал приходить сюда по ночам.

— Ты говоришь об отце Митрике? — уточнил Грэм. — Да. О нём.

Служитель говорил, и картина, которая складывалась по следам его рассказа, получалась грустной. Ведь Тевлогий, будучи чистокровным человеком, много не понимал, а я, как существо волшебное, сознавала всё.

Его случай был редким, почти уникальным. Сатиры, особенно чёрные, отличались повышенной любвеобильностью и соблазнили бессчётное количество женщин. Однако рожали от них единицы, и сила в таких детях действительно не проявлялась. Но…

Она всё же могла пробудиться, причём время значения не имело. Через десять поколений, двадцать, тридцать — любой вариант.

Только об обретении настоящих волшебных способностей речи не шло. Наследственность проявлялась чертами характера и вот этим ощущением близкого, но недоступного могущества.

Ещё могли возникнуть «побочные способности» вроде той же защиты. Да, защита, которая мешала мне воздействовать на Тевлогия, брала своё начало именно здесь. Теперь я это поняла.

Чёрные сатиры с их склонностью к жестокости — вариант родства, увы, не лучший. Зато злость Тевлогия стала более чем понятна. Впрочем, оправдать его скользким «не мы такие, это жизнь виновата», мне не удалось.