Емельянов недовольно крякнул.

– Считаешь, не потянет? – удивилась Соколова.

Емельянов закусил папиросу, мотнул головой.

– А что тебе? – начала и сама сердиться Соколова. – Надо было такую, чтобы хлопалась в обморок при виде мыши? Такую?

Емельянов покачал головой.

– Ну и? – удивилась Соколова.

– Надо такой мир. В котором девочки хлопаются в обморок при виде мыши. А не закапывают отрезанные ноги.

Отшвырнул недокуренную папиросу. Схватился за перила. Втянул себя в вагон, крикнул уже оттуда:

– Через час с половиной разбуди!

– Хорошо, – ответила Соколова. Она глядела на Таню. «Может, он прав. Конечно, он прав, – думала она. – А толку-то, что прав».

Таня стояла у взъерошенной земли. Мыслей не было. Она вспомнила руку – кость, которую нашла в подвале разбомбленного в Ленинграде дома. А в таких случаях – что говорится? Спите спокойно? Солдаты, которых оперировал Емельянов, живы. Хоть и без ноги. Всё, можно сказать, хорошо. Она взяла лопату и побрела к вагонам.

– О пуле надо знать главное – что?

Командир поезда Мирзоев ходил вдоль строя, только строй был короткий: санитарок было немного, да и сам поезд – небольшой: поезд-челнок. Туда и обратно. Перехватил самых тяжелых раненных и – шмыг! Обгоняя снаряды, бомбы, смерть. Большим – длинным и тяжелым – поездам, поездам-госпиталям, туда нельзя. Это был поезд «скорой помощи», говоря забытым мирным языком. Разгрузил раненных в тылу – и обратно на фронт.

Останавливаясь только для неотложных операций.

Строй кончился сразу после «что?», Мирзоев крутанулся на каблуках.

– Рядовая Иванова?

– Пуля – дура! – молодцевато выкрикнула румяная санитарка.

– Что-о-о?

– Это не я, – пробасила Иванова. – Это великий полководец Суворов сказал. Пуля – дура. А штык – молодец.

Девицы захихикали.

– Разговорчики в строю!

Пристукнули сапоги, вздернулись подбородки. Одна не выдержала, опять прыснула. Мирзоев метнул убийственный взгляд.

– Товарищ Суворов воевал на устаревшем вооружении, суждения его сегодня уже не годятся, – проворчал он. – Пуля – не дура. Пуля… – назидательно поднял палец он, – всегда попадает в эпицентр. Вот перед вами враг.

Он простер руку. Перед строем, на строго отмеренным Мирзоевым расстоянии в сто шагов, торчали пугала: старые мешки на палках.

– Ваша задача – сделать ее эпицентр наиболее поразительным для врага.

– Поражающим, – машинально поправила Таня. Хотя, в принципе, Мирзоев был хорошим человеком, цепляться к нему не особо и хотелось.

– Рядовая Вайсблюм…

Поздно. По строю понеслось:

– Впечатляющим… Потрясающим… Удивительным… Ошеломляющим…

– Смир-на! – рявкнул Мирзоев. Но без веры в себя. Он знал, что его никто не боится.

Он и не хотел быть командиром, которого все боятся. Слушаются – этого достаточно. «Дети», – сжималось у него сердце, и он одергивал себя – иначе никакое сердце не выдержит. Не дети, а «личный состав военно-санитарной единицы».

– Рядовая Вайсблюм. Шаг вперед.

Таня двинула вперед сапогом, другим.

Мирзоев кивнул на выложенные вперед винтовки. Деревянные приклады темнели, отполированные множеством рук. Винтовки были старые. Таня взяла ближайшую. Передернула затвор, как учили. Вскинула к плечу, как учили. Склонилась щекой, как учили.