Теперь я мог снова ясно мыслить. И я стал взвешивать, какие шансы у меня еще есть после провала в школе, чтобы снова получить свободу.

Вполне вероятно, что в школе они поставили какую-то отметку в моих бумагах, которая автоматически исключает меня из любого списка отправляемых на родину.

Во время тех редких отправок, которые уже состоялись, политотдел изымал военнопленных, которые должны были остаться в России, прямо из вагонов. Почему? Никакого объяснения не последовало. В их числе оказывались не только интеллигенты, такие как адвокат, священник и тому подобные люди. Часто это были самые обычные, простые люди, которые никогда в жизни не имели ничего общего с фашизмом.

Я немного успокоился, когда из политотдела вернулся список кухонного персонала, в котором была и моя фамилия, и она не была вычеркнута.

Но это еще ничего не значило. Со временем я узнал, что на внутренних работах в лагере были заняты как раз те военнопленные, которым запрещалось покидать территорию лагеря из-за опасения, что они могут сбежать. Логично рассуждая, например, баня должна была бы считаться в этом случае оплотом фашистов.

Но и Эмиль, повар-гомосексуалист, воевал в составе дивизии, которая, по Слухам, совершала зверства во время войны. Весь личный состав дивизии был подвергнут допросам с пристрастием. Было непонятно, попал Эмиль на кухню из-за того, что его нельзя было привлекать к работам за пределами лагеря, или же он был завербован НКВД и направлен на кухню в качестве осведомителя.

Бросалось также в глаза и то, что меня никогда не включали в состав многочисленных рабочих бригад, которые летом направлялись на работу в самые разные близлежащие районы. Возможно, меня собирались только откормить на кухне, чтобы потом однажды как следует взять в оборот.

И у товарища фрау Ларсен тоже не было никакой возможности заглянуть в мои бумаги. Я только однажды спросил ее об этом. Да и то лишь между прочим, так как знал, что здесь никто не мог чувствовать себя уверенно. Даже преподаватели в школе были не в состоянии конструктивно высказывать свое мнение по политическим вопросам. Это была настоящая война всех против всех.

Я должен был многое обдумать, когда находился на кухне. Например, мне нельзя было толстеть.

У работавшей в лагере женщины-врача была привычка по истечении определенного времени переводить поваров в рабочие бригады. И это было справедливо.

Но если кто-то не поправлялся даже на кухне, то она не могла перевести его в первую, вторую или третью рабочую группу, и он оставался в группе комиссованных.

Повара придумывали тысячи уловок, чтобы не потерять свое теплое местечко на кухне. Они просто не являлись на комиссию, когда приходил дневальный из медицинского корпуса:

— Вы должны немедленно явиться в корпус на переосвидетельствование. Врач уже там!

— Хорошо! Хорошо! — Они отсылали дневального назад. — Пусть она сначала осмотрит остальных!

Когда дневальный являлся во второй раз, они говорили:

— Если врач готова взять на себя ответственность за то, что суп переварится, и три тысячи военнопленных останутся сегодня в обед голодными, мы в полном составе явимся на комиссию. В противном случае не пойдем!