В последовавшие дни по-прежнему удерживались высокие волны, но они шли всё так же ровными грядами с юго-востока, так что рулить было легче. Мы вели плот так, чтобы принимать волны и ветер под небольшим углом слева, — тогда рулевого не так часто обдавало водой, да и плот шел устойчивее и не вертелся. Нас сильно беспокоило то обстоятельство, что юго-восточный пассат и течение Гумбольдта с каждым днем подгоняли плот всё ближе к коварным течениям вокруг островов Галапагос. «Кон-Тики» шел курсом на северо-запад с такой скоростью, что покрывал в среднем за сутки 50—60 морских миль, или 130 километров за одни сутки, при максимуме в 71 милю.

— Ну, а всё-таки — какова там жизнь на этих островах? — спросил однажды Кнют осторожно, поглядывая на карту, где отметки перемещений плота с угрожающим постоянством приближались к заколдованному архипелагу.

— Да не сказать, чтобы очень, — признался я. — По преданиям, инкский вождь Тупак Юпанки отплыл из Эквадора на Галапагосские острова незадолго до открытия Колумбом Америки, но ни он, ни другие его соотечественники не поселились там из-за отсутствия пресной воды.

— Ясно, — заключил Кнют. — Следовательно, мы туда и не станем заходить... бог даст.

К этому времени мы уже настолько свыклись с пляской моря вокруг нас, что не обращали на нее никакого внимания. Что из того, что нас немного подбрасывало, покуда мы неизменно оставались на поверхности тысячеметровой толщи воды? Правда, тут-то и возникал вопрос — до какой поры нам удастся удерживаться на поверхности. Брёвна постепенно пропитывались водой, в этом легко было убедиться. Особенно наглядно говорила об этом задняя поперечина: можно было без труда воткнуть палец в древесину и увидеть, как ямочка заполняется водой изнутри. Как-то я потихоньку отковырнул щепочку от бревна и бросил ее за борт, — она погрузилась в воду и медленно пошла на дно. Позднее я заметил, что все остальные ребята проделывают тот же самый эксперимент, когда думают, что их никто не видит. В благоговейном молчании они наблюдали, как щепочка исчезает в зеленой толще воды. Отплывая из Перу, мы пометили ватерлинию плота, но непрекращающееся волнение не позволяло проверить нашу нынешнюю осадку, — брёвна то поднимались высоко над поверхностью моря, то погружались глубоко в воду. С помощью кончика перочинного ножа мы, правда, обнаружили, к некоторому утешению для себя, что древесина отсырела только на дюйм или около того. Мы рассчитали, что если вода будет просачиваться и дальше с такой же скоростью, то плот еще будет держаться у самой поверхности к тому времени, когда мы можем ожидать встречи с сушей. При этом мы надеялись, что смолистый бальзам, пропитывающий древесину, в какой-то мере задержит проникновение воды.

В первые недели нас немало беспокоило еще одно обстоятельство: канаты. Днем мы были настолько заняты, что не задумывались о них, но с наступлением темноты, когда экипаж укладывался спать на полу хижины, у нас оставалось больше времени на то, чтобы поразмыслить и поприслушаться. Лежа на своих цыновках, мы чувствовали, как они колеблются под нами в такт с бревнами. В дополнение к общему движению всего плота, каждое из девяти бревен имело собственную амплитуду колебаний. Когда одно поднималось, другое плавно опускалось вниз. Предел колебаний был, конечно, весьма ограниченным, но всё же достаточным, чтобы нам казалось, будто мы лежим на спине огромного мерно дышащего животного. Поэтому мы предпочитали ложиться вдоль бревен. Особенно сильным было их взаимное смещение в первые несколько ночей, но тогда нам было просто не до того. А потом канаты намокли, натянулись, и брёвна стали вести себя несколько спокойнее. И всё-таки на плоту не было такой точки, которая была бы совершенно неподвижна по отношению к своему окружению. Основа колебалась во всех своих сочленениях, а за ней следовали и все надстройки. Палуба, двойная мачта, плетеные стены хижины, застланная листьями крыша — всё это было скреплено только канатами, и качалось и извивалось во всех направлениях. В общем, колебание было незначительным, но всё же достаточно заметным. Если один угол хижины поднимался вверх — другой опускался, если половина крыши загибалась кверху — другая половина наклонялась вниз. Стоило выглянуть из хижины наружу, и впечатление вездесущего движения еще более усиливалось, — там небо совершало, казалось, медленный круговорот, а море то и дело взмывало в воздух.