Первой обязанностью кока с утра было пройти по палубе и собрать всех летучих рыб, приземлившихся за ночь. Обычно их набиралось с полдесятка, иногда больше, а один раз мы подобрали двадцать шесть жирных летучих рыб. Кнют был ужасно разочарован, когда он как-то утром стоял и орудовал сковородкой, и летучая рыба ударила его с размаху носом по руке, вместо того чтобы приземлиться прямо в растопленное масло.

До какой степени тесным было наше соседство с морем, стало ясно Торстейну только тогда, когда он, проснувшись утром, обнаружил на подушке сардину. В хижине было тесновато, и Торстейн спал, высунув голову за дверь и кусая за ноги тех, кто, выходя ночью, нечаянно наступал ему на нос. Он схватил сардину за хвост и сообщил ей добродушно, что все сардины могут рассчитывать на полную симпатию с его стороны. В следующую ночь мы все старательно подтягивали ноги повыше, чтобы дать больше места Торстейну; но вскоре случилось нечто, заставившее его устроить себе ложе на горке кухонных принадлежностей около нашего «радиоугла».

Это было несколько ночей спустя. Небо покрылось облаками, и стоял непроглядный мрак; поэтому Торстейн поместил керосиновый фонарь около своей головы, чтобы ночные вахтенные, сменяясь, видели, куда ставить ноги. Часов около четырех Торстейн проснулся оттого, что фонарь свалился и что-то холодное и скользкое хлестало его по ушам. Летучая  рыба, решил он, и стал шарить кругом, чтобы вышвырнуть ее. Он схватил что-то длинное, мокрое, извивающееся, как змея, и поспешил тут же отдернуть руку. Пока Торстейн старался зажечь потухнувший фонарь, невидимый ночной гость увильнул и успел вползти на Германа. Герман вскочил, разбудив этим меня; мне сразу же пришел на ум гигантский спрут, который всплывает по ночам на поверхность в этих водах. Когда наконец зажегся фонарь, Герман сидел с торжествующим видом, зажав в руке извивающуюся угрем длинную тонкую рыбу. Она была длиной в метр, с змеевидным телом и громадными черными глазами; длинная морда заканчивалась хищной пастью, усеянной большими острыми зубами. Зубы могли складываться назад, пропуская глотаемую пищу. Под нажимом руки Германа хищник вдруг отрыгнул большеглазую белую рыбу сантиметров в 20 длиной, вслед за ней — еще одну. Это были явно глубоководные рыбы, сильно искалеченные зубами рыбы-змеи. Тонкая кожа хищника отливала на спине сине-фиолетовым цветом, брюхо было сине-стальным; от наших прикосновений кожа слезала большими лоскутами.

В конце концов наша возня разбудила Бенгта, и мы поднесли к его глазам фонарь и длинную рыбину. Он сел сонно в спальном мешке и произнес невозмутимо:

— Не-е-е, таких тварей на свете не бывает.

После чего повернулся и преспокойно уснул опять. И он был в известном смысле прав, так как впоследствии оказалось, что мы шестеро, встретившиеся с этой рыбой при свете керосинового фонаря в бамбуковой хижине, первыми увидали ее живой, ранее находили только ее скелеты — на побережье Южной Америки и на Галапагосских островах — и то всего несколько раз; ихтиологи назвали ее Gempylus, или змеевидная скумбрия, и считали, что она живет только на дне глубочайших морских впадин, — так как никто не видел ее живой. Но если Gempylus и обитал на большой глубине, то, очевидно, только днем, когда солнце слепило его громадные глаза. Ибо нам пришлось лично убедиться, что по ночам рыба-змея орудовала даже над уровнем моря.