И все колебательные движения плота были сплошным непрекращающимся испытанием прочности наших канатов. Ночь напролет мы могли слышать потрескивание, шуршание, скрипение. Ночной мрак наполнялся жалобным многоголосым хором: у каждой веревки был свой голос, в зависимости от ее толщины и степени натяжения. По утрам мы самым тщательным образом проверяли все крепления, в том числе и на днище, для чего приходилось окунать голову в воду, перегнувшись через край плота, в то время как двое судорожно удерживали проверяющего за щиколотки.

Но крепления не поддавались. Четырнадцать дней (срок, которого, по словам знатоков, было достаточно, чтобы канаты все до одного оказались перетертыми) уже прошли, а мы не видели ни малейшего признака повреждений, несмотря на непрерывный концерт. И только спустя много времени мы разгадали, в чем секрет: брёвна настолько размокли в воде, что не они грызли канаты, а канаты постепенно вгрызались в дерево и оказались вполне защищенными.

По истечении примерно восьми дней море совсем успокоилось и сменило свой зеленый цвет на синий. Нас несло уже не точно на норд-вест, а на вест-норд-вест, — это служило первым признаком того, что мы вышли из прибрежного течения и могли надеяться, что нас вынесет прямо в океан.

Уже в первый день, оставшись одни в море, мы видели рыб в воде вокруг плота, но тогда мы были слишком заняты навигационными проблемами, чтобы обращать на них внимание. На второй день мы попали в сплошной косяк сардин, а следом за ними показалась восьми-футовая голубая акула, — она перевернулась и сверкнула белым брюхом, задев корму плота, где Герман и Бенгт стояли босиком и правили кормовым веслом. Акула порезвилась немного вокруг нас и исчезла, прежде чем мы успели пустить в ход ручной гарпун.

На следующий день нас посетили тунцы, бониты и золотые макрели; когда на палубе приземлилась здоровенная летучая рыба, мы использовали ее в качестве наживки и сразу же выловили двух макрелей весом по 10—15 килограммов каждая. Этим уловом можно было прокормиться несколько дней.

Стоя на вахте у руля, мы нередко видели совершенно незнакомых нам рыб, а однажды попали в целый косяк дельфинов, которому, казалось, не было ни конца, ни края. Черные спины мелькали у самого плота; отдельные дельфины выскакивали из воды то там, то сям, на всем пространстве, которое можно было охватить взором с мачты. По мере того как мы приближались к экватору, удаляясь от суши, попадались всё чаще летучие рыбы. А когда мы наконец выбрались на голубые океанские просторы, где под южным солнцем величественно перекатывались огромные валы, чуть сморщенные мелкой рябью, можно было наблюдать целые стаи сверкающих в воздухе летучих рыб; они летели по прямой линии, пока не оказывался израсходованным запас скорости, после чего снова исчезали в воде.

Если мы ночью выставляли наружу маленький керосиновый фонарь, то свет его притягивал к себе летучих рыб, больших и маленьких; они так и носились над плотом. Часто они налетали на нашу бамбуковую хижину или на парус и беспомощно шлепались на палубу. Способные набирать скорость только в воде, они бессильно бились о брёвна, — этакие большеглазые сельди с длинными грудными плавниками. Не раз на плоту звучали сочные выражения кого-нибудь из членов экипажа, когда холодная скользкая рыбина, набрав большую скорость, награждала его звонкой оплеухой. Сильно разогнавшись и летя носом вперед, летучие рыбы причиняли довольно сильную боль, когда попадали прямо в физиономию. Однако пострадавший легко мирился с непреднамеренным нападением, — что ни говори, а это был настоящий обетованный морской край, где вместо жареных цыплят прямо по воздуху прилетали прекрасные рыбные блюда. Мы жарили летучих рыб на завтрак; и то ли сама рыба, то ли искусство кока, а может быть, просто прекрасный аппетит, но в приготовленном виде они сильно напоминали нам по вкусу мелкую форель.