Во второй половине дня пассат дул уже во всю силу. Он взрыл всю поверхность моря и гнал нам вдогонку бурлящие валы. Только теперь мы по-настоящему стали понимать, что очутились лицом к лицу с самим океаном, что нам предстоит нелегкое дело и возврата нет. Теперь всё зависело от мореходных качеств плота в открытом море. Мы знали, что отныне уже не попадем в полосу морского бриза и что нет никаких шансов вернуться тем же путем. Нас подхватил пассат, который будет с каждым днем увлекать плот всё дальше в океан.

Оставалось только идти полным ходом по ветру; попытайся мы повернуть нос к берегу, всё равно нас потащит тем же курсом, только кормой вперед. Отныне для нас существовал только один курс: на закат, неизменно подставляя ветру корму. Но ведь к этому, собственно, и сводилась задача экспедиции: следовать за солнцем в его движении через океан, как это делал когда-то, по нашим предположениям, изгнанный из Перу Кон-Тики со своей свитой солнцепоклонников.

Мы с радостью и облегчением обнаружили, что плот легко взлетает на угрожающе шипящие гребни. Но одному человеку было не под силу удерживать руль на месте, когда волны нагоняли плот сзади и поднимали весло из уключин или толкали его в сторону, заставляя рулевого беспощадно волочиться следом. Даже вдвоем оказывалось невозможным справиться с напором захлестывающих корму волн. Тогда мы решили укрепить весло на растяжках, протянутых к обеим сторонам плота. Одновременно мы закрепили его в уключине. Обузданное таким образом весло могло уже сопротивляться любым волнам, лишь бы мы сами устояли на ногах.

По мере того, как валы поднимались всё выше, стало ясно, что мы очутились в самой быстрой части течения Гумбольдта. Не один только ветер, а и само течение подгоняло волны. Со всех сторон нас окружала прохладная зеленая вода; зубчатые горы Перу скрылись позади в густых тучах. Скоро над морем сгустился мрак, и начался всерьез наш первый поединок со стихиями. Мы еще чувствовали себя неуверенно, еще не знали — как друг или недруг примет океан наше соседство. Затерянные в ночном мраке, мы каждый раз, заслышав громкое шипенье наваливающейся волны и завидев белый пенистый гребень вровень с крышей, цеплялись за что попало и мрачно ждали момента, когда вал обрушится на нас и на плот. И каждый раз нас ожидал приятный сюрприз: «Кон-Тики» задирал корму и легко взмывал вверх, между тем как гребень прокатывался вдоль борта. Потом мы спускались в ложбину и ждали следующей волны. Часто самые большие валы следовали по два, по три один за другим, потом опять бежал целый ряд поменьше. Только когда две волны шли слишком тесно друг за другом, вторая с грохотом врывалась на корму, еще поднятую предыдущим валом. Поэтому для вахтенного было введено нерушимое правило обвязывать себя вокруг пояса тросом, второй конец которого крепился к бревнам, так как перил на плоту не было, рулевой следил, чтобы корма всё время была обращена в сторону ветра и волн. Мы укрепили на ящике на корме старый компас, по которому Эрик мог контролировать курс и исчислять наше местонахождение и продвижение, но сейчас невозможно было установить, где мы находимся, — небо заволокло тучами, и горизонт исчез за хаосом волн. На вахте приходилось стоять двоим сразу, и то они едва управлялись с беснующимся веслом. Тем временем остальные четверо пытались вздремнуть в хижине. Когда надвигался особенно большой вал, рулевые предоставляли весло самому себе, полагаясь на растяжки, а сами ухватывались за торчавший из крыши бамбуковый шест. Волна с грохотом обрушивалась на них и скатывалась тут же между бревнами или через край плота. Тут надо было спешить обратно к веслу раньше, чем плот повернется и парус начнет полоскать, потому что, если бы плот развернуло боком, разгулявшиеся волны могли бы ворваться в открытую хижину. А пока волны наваливались с кормы, они тут же стекали сквозь щели, редко дотягиваясь до стены хижины. И в этом явное преимущество плота: чем больше дыр, тем лучше, — вода идет через них только вниз, вверх никогда.