— Готов поклясться, что наша переписка потянет десять кило, — сказал как-то Кнют, изогнувшись в полном отчаянии над пишущей машинкой.

— Двенадцать, — сухо ответил Торстейн. — Я уже взвешивал ее.

Моя мать, очевидно, хорошо представляла себе обстановку этих драматических дней подготовительного периода, когда писала: «...теперь бы только знать, что вы все шестеро благополучно отправились в путь на плоту!».

И вдруг — телеграмма-молния из Лимы: Герман попал, купаясь, в прибой, и его ударило волной о берег; он получил серьезные ушибы и вывихнул шею. Его положили в городскую клинику.

Торстейн Робю немедленно вылетел на юг в сопровождении Герд Волд, которая во время войны была в Лондоне секретарем известной диверсионной группы Линге, а теперь помогала нам в Вашингтоне. Они обнаружили, что Герман уже вне опасности, но ему пришлось провести пол-часа подвешенным за голову, пока врачи поворачивали на место шейный позвонок, рентген показал, что верхний шейный позвонок треснул и был сильно смещен. Только благодаря своему железному здоровью Герман остался жив. Весь сине-зеленый и распухший, он вскоре вернулся на базу, куда уже были доставлены брёвна, и принялся за работу. Ему предписали многодневное лечение, и было сомнительно, чтобы он мог отправиться в путь вместе с нами. Но сам он не сомневался в этом ни на минуту, — хотя испытал уже силу объятий Тихого океана.

Вскоре прилетел из Панамы Эрик, явились из Вашингтона мы с Кнютом. Наконец-то мы были собраны все вместе на старте в Лиме.

Тем временем на военно-морскую базу прибыли наши великаны из Киведо. Не без волнения рассматривали мы срубленные собственными руками брёвна, желтый бамбук и зеленые банановые листья — весь этот мирный строительный материал, окруженный грозными,, стального цвета подводными лодками и миноносцами. Шестеро светловолосых северян и двадцать смуглых военных моряков, в жилах которых текла испанская кровь, вооружились топорами и ножами и опутались со всех сторон канатами. Время от времени к нам подходили одетые в синее с золотом чопорные морские офицеры, с недоумением оглядывая бледнолицых чужеземцев с их растительными стройматериалами, очутившимися ни с того ни с сего на военно-морской базе.

Впервые за несколько сот лет в порту Кальяо строился плот из бальзового дерева. В том краю, где, согласно преданию, давно исчезнувшее племя Кон-Тики научило приморских индейцев искусству управления такими плотами, — в этом самом краю, как говорит история, представители нашей расы запретили индейцам пользоваться плотами на море, оправдывая этот запрет тем, что плавание на таком примитивном, неуклюжем судне представляет, дескать, опасность для жизни человека. Потомки инков, в полном соответствии с духом времени, надели выутюженные брюки и матроски. Бамбук и бальзовое дерево ушли в область предания, уступив место броне и стали.

                                                   ^{>Впервые за несколько сот лет в Кальяо строился плот из бальзового дерева.}

Разрешение работать на территории оборудованных по последнему слову техники военно-морских мастерских сослужило нам неоценимую службу. В наше распоряжение были предоставлены столярная и парусная мастерские, где мы и развернули работу, — с Германом в должности прораба и Бенгтом в качестве переводчика. Кроме того, нам была выделена половина площади склада для хранения наших материалов и небольшой плавучий причал, с которого мы спустили на воду брёвна, когда приступили к постройке плота.