Вода обняла ее, сомкнулась над головой, обожгла ледяным холодом. Хани едва хватило сил, чтоб вынырнуть и шумно вдохнуть полной грудью. В следующее мгновение кто-то властно схватил ее за волосы на макушке и с силой затолкал обратно под воду. От неожиданности северянка даже вздохнуть не успела. Легкие почти сразу отозвались жгучей болью, требуя притока воздуха. Внутри все заледенело, в горло словно вколотили стержень из векового кельхеймского льда: как ни старайся – его не вынуть и не протолкнуть дальше.

Может, фергайры решили избавиться от нее? Тихо и мирно даровать легкую смерть. В воспоминаниях невольно замаячили образы из детства: изо дня в день с рассветом мать выводила ее к озеру и заставляла заходить в воду по самую макушку. Но Хани никогда не замерзала так, как сейчас. Однажды, в ответ на ее по-детски наивный вопрос «зачем?», мать сказала, что холодные воды Севера смывают даже самые тяжкие грехи.

Когда рука перестала удерживать ее под водой, Хани вынырнула, судорожно и жадно глотая воздух. Тора продолжала стоять у края бассейна и смотрела на нее странно холодными глазами.

Убедив себя, что ей вынесен молчаливый приговор, Хани перестала сопротивляться. Тело и разум приняли свою участь. Не к ней ли она готовила себя, пока нужда гоняла их с Роком по заснеженным просторам Кельхейма?

Вода стала материнским лоном. Она приняла сговорчивое тело в свое чрево, окружила плотным коконом, заботливо спрятала от внешнего мира. Теперь, когда кожа привыкла к холоду, он уже не ранил, а приносил расслабление. Хани даже почудилось, что она согрелась.

Спина мягко коснулась дна бассейна, в теле появилась ни на что не похожая слабость.

Сердце стало стучать медленнее.

Все правильно, так и должно быть.

Судьба шла за ней по пятам с самого пожарища, в которое превратился родной дом. Она знала, что ей суждено было погибнуть там, вместе со всеми. Стать еще одной горстью пепла или угодить в желудок к шарашу. Какая, в общем-то, разница?

Как странно, что перед смертью в памяти настойчиво вертятся не образы матери и отца, не лица братьев, не моменты счастья, которых было не то чтобы много. Почему в миг между последним и предпоследним вздохами она думает о словах, которые Торхейм остервенело выкрикивал ей в лицо? Что же такое он говорил?

А потом вода прогнала ее. Хани была готова поклясться Скальдом, что почувствовала толчок откуда-то изнутри – и, вторивший ему в унисон, толчок снаружи.

– Хватит плескаться, не время сейчас, – было первым, что она услышала.

Откуда тут взялась старая горбунья? Рядом с нею рослая тетка казалась немощным ничтожеством. Странно, как все переменилось. Еще накануне она так тепло раскрыла объятия и так искренне уговаривала ее бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше. А сейчас смотрит, как надзирательница, готовая в любую минуту вцепиться ей в глотку, если вздумает сделать хоть один неверный шаг.

Хани выбралась из бассейна, досуха вытерлась куском шерсти и взяла из рук горбуньи одежду – нижнюю юбку, тонкую рубашку и платье из тонкой шерсти. По вороту платья, вышитые умелой рукой мастерицы, вились рунические орнаменты.