И в этот день после обеда он ушел один. Когда по булыжной Рыночной площади подходил к Круглой башне, возведенной из каменных глыб, навстречу ему направился мужчина примерно такого же возраста. Они обменялись рукопожатиями.

— А погодка для прогулок — как по заказу! — Владимир Ильич радостно подставил лицо солнечным лучам.

Некоторое время они шли молча, поглядывая по сторонам. Наконец позади остались кривые узкие улочки старого города с массивными каменными постройками. И тут же начались гряды, усыпанные валунами, поросшие темно-зелеными елями, золотистой сосной, высоченными лиственницами, сказочно могучими дубами.

Поднялись выше, и перед взором простерся Выборг.

— А вон там, видите, — Ленин показал рукой, — если не ошибаюсь, гора Папула. Финские товарищи рассказывают, что совсем недавно на ней собирались сотни рабочих с красными флагами, после митингов устраивались оттуда шествия…

Шлихтер заметил:

— Да у вас об этом городе сведений немало! Какой же я для вас гид?..

Ильич довольно рассмеялся.

— Ведь здесь живет товарищ, более того — друг, с которым мы в Шушенском три года ссылки коротали, путиловец Оскар Энгберг. Он мне там еще нарассказывал о здешних местах и нравах. Видели у Надежды Константиновны серебряную брошку в виде книги. Это он изготовил из крышки своих часов и подарил…

Обходя валуны, они не спеша продвигались в сторону бывших укреплений. Не знойный, но хорошо прогретый воздух был напоен хвойным запахом. Дышалось легко. Разговор перескакивал с одной темы на другую, был непринужденным, но все равно возвращался к самому главному, о чем заботились в эти дни и Ленин, и многие большевики, — к газете.

— А что, Владимир Ильич, правду говорят, что в первый же день приезда в Петербург вы пошли па братскую могилу жертв девятого января?

— Было… — Ленин остановился. Лицо его посуровело. — А что в Киеве, — после октябрьского расстрела?

Шлихтер глубоко вздохнул.

— Меня до сих пор терзает мысль, что я преждевременно уехал за границу.

— Уверен, что нет. В тюрьму и ссылку снова попасть еще успеется!

— Вы знаете, на другой день после расстрела на Думской площади я как мог изменил свою внешность и побывал в нескольких моргах. Тогда многие так ходили, искали своих близких…

Шлихтер умолк. В памяти возникло холодное помещение, серые каменные лежаки. На них трупы в позах, в которых застигла их внезапная смерть. Как вот этого — скрючившегося в три погибели, маленького, с узким лицом, напоминающим мордочку хорька. Так это же филер Вася, Василий Ханенко. Да… Волк брал-брал, пока и самого не взяли.

Ленин тоже долго ничего не говорил. Затем, как бы освободившись от чего-то, громко и живо произнес:

— Вот в «Пролетарии» и нужно будет как можно глубже осветить опыт пятого года! Без такого анализа нам не удастся разоблачить меньшевистско-кадетско-эсеровские идеи.

Путники остановились около приземистого валуна. Ильич удобно уселся в выемку, напоминающую кресло. Шлихтер, как-то незаметно для самого себя, тихонько запел протяжную и грустную украинскую песню:

Ой, не ходи, Грицю,

Тай на вечорницi…