На столе — «Постановления съездов Крестьянского союза» и номера журнала «Крестьянское дело» с приложениями, «Сын Отечества» за несколько лет, книги Глеба Успенского…

Сейчас, перед сдачей рукописи, перед тем как благословить ее на выход в свет, придирчиво, как бы чужую, перечитывал в ней каждую фразу. Кажется, рукопись готова.

Пусть читатель задумается над иллюзорной надеждой эсеров решить один из важнейших вопросов переживаемого момента — крестьянский, оставляя в неприкосновенности все социальные условия современного капиталистического производства.

Нет, господа, «трудового уравнивания» всех крестьян пе существует! Не видите вы или не хотите видеть, какая в обществе дифференциация. И идеологические воззрения различных групп крестьян находятся в зависимости от той роли, которую каждая из них занимает в процессе сельскохозяйственного производства. И тут уж не до маниловщины…

И как это не осмыслить готовых статистических данных, опубликованных самим Министерством внутренних дел?! Как не понять из них, что быть крестьянину союзником пролетария в революционной борьбе!

Шлихтер встал, заложил руки за голову, потянулся. А взгляд уставших серых глаз все еще не мог оторваться от рукописи, как от любимого дитя, отправляющегося в самостоятельное странствие. Наконец, оторвавшись от стола, Александр решительно вышел во двор.

Лето кончалось. Где-то под Лубнами, на Лысой горе — скифском кургане, вероятно, уже выгорела трава от августовского зноя. А может быть, уже начались «воробьиные ночи»? Правду ли говорят, что в эту пору в воздухе появляется столько электричества от беспрерывных гроз, что воробьи замертво падают на землю? Кто знает? Но красотища неописуемая, эти ночи! Сашко еще ребенком старался не закрывать глаза при вспышке молнии: обычные предметы — хаты, деревья, заборы — в феерическом свете приобретали сказочный вид, и казалось, что ты видишь совершенно другой мир, полный таинственности…

Бабушка истово крестилась и сердито кричала на любопытного внука:

— Отойди от окна, окаянный!

Александр улыбнулся воспоминанию, полной грудью вдохнул чистый сауна-лахтинекий воздух.

На деревянных воротах крупно вырезано: «Villa Vasa». Удобное место. Приехал в Куоккалу поездом, немного прошелся лесочком вправо от станции, и вот она, дача «Ваза» — новый двухэтажный, мрачноватый, несмотря на обилие окон, рубленый дом. За забором, среди редких сосен, — сарай, баня и небольшой пруд.

Сюда почти ежедневно рабочий-путиловец Марков привозил из Питера газеты. Здесь забирал у Владимира Ильича письма к товарищам, статьи. Связной что надо: конспиратор, большевик. А теперь сюда, к Ивану Ивановичу, протянулась еще одна ниточка — из Выборга.

Договорились так: один-два раза в неделю за материалами для «Пролетария» будет приезжать Евгения, а время от времени — Александр, возвращаясь домой из Петербурга.

В этот раз Шлихтер появился здесь неожиданно. Евгения сообщила ему:

— Все материалы набраны, приблизительно сверстаны, но нет еще одной статьи Ильича. Поезжай-ка к нему с утра, Александр!

Не впервые Шлихтер переступал порог «Вазы», на арендных началах принадлежавшей большевику Лейтайзену. Только по вопросам, касающимся выпуска «Пролетария», собирались несколько раз. Здесь, особенно по воскресеньям, бывали Красин и Владимирский, Дубровинский и Луначарский, Авель Енукидзе и Лядов… Однажды заявился с огромным арбузом товарищ Камо. Шлихтер и сам как-то организовал приезд сюда, к Ленину, рабочей делегации из Питера и знал, что подобные посланцы приезжали также из Иваново-Вознесенска и Нижнего Новгорода.