Отдав слуге канделябр, он, встав на одно колено, взял её руки, в которых лежали запонки, в свои и сказал:

– Я не смел ехать к вам в таком виде, когда эти разбойники ранили меня, именно эта запонка помогала мне жить. Мне казалось, что она живая, она давала мне надежду, если она со мной, то всё ещё возможно. Мне даже казалось, иногда от жемчужины я слышал ваш голос.

– Я постоянно разговаривала с ней, – призналась Габриэль, – спрашивала, где же мой граф, неужели он меня…

– Забыл, – закончил за нее Вольфганг. – Именно этот вопрос в бреду ночи я слышал, мне казалось, что я схожу с ума, и тогда я ей отвечал: «Нет, я по-прежнему помню мою…» – он смутился.

– Голубоглазку? – спросила Габриэль.

– Да откуда вы знаете? – удивленно спросил граф.

– А это уже мне слышалось в ответ, – улыбнулась Габриэль.

– Я уверен, в этих жемчужинах есть ангелы, что берегут нашу любовь. Пока запонки у нас, всё будет хорошо. Габриэль, вы будете моей женой?

– Да, – не задумываясь, ответила она.

И, глядя друг на друга, они не заметили, как жемчужины в их ладонях, как маленькие солнца, загорелись на мгновенья и потухли, словно подмигнули друг другу, мол, теперь все будет хорошо, любовь спасена.

Маня проснулась в своей кровати в «гнезде» и, не открывая глаз, осторожно потрогала матрац, но наткнулась на пустоту. Неужели ей это все приснилось? Поцелуи, Фома, какой-то нелепый хохот, то ли от того, что так хорошо, то ли от неловкости и нереальности происходящего. Она села на кровати и уставилась на дверь комнаты, гипнотизируя её, но ничего не происходило. Тогда она влезла в спортивный костюм и спустилась вниз, на столе стояли две кружки, наполненные кофе, запах которого заполнял всю столовую, рядом стояли две тарелки с красивейшей яичницей-глазуньей. Приборы и салфетки, а также тосты присутствовали тут же, не было только Фомы. Боясь сесть за стол и нарушить фэншуй, по которому все было расставлено на столе, она подошла к окну. Во дворе Фома в своем фирменном тулупе и шапке-ушанке, орудуя огромной лопатой, чистил дорожки от снега. Тот летел во все стороны, он цеплялся за бороду, шапку, тулуп, делая его похожим на Деда Мороза. Быстро обув сапоги и накинув дубленку, без шапки Маня выскочила к нему во двор. Увидев ее, он остановился, будто не зная, как вести себя, понимая, что ночь все изменила, а вдруг нет? Но Маня не дала ему даже опомниться, она с разбега плюхнулась в его большой и теплый тулуп, прижалась к нему лицом и зашептала:

– Я ведь думала, уже никогда, – сбивчиво начала она, – думала, не случится в моей жизни такое. Думала, забыл бог про меня и, когда раздавал на небе любовь, не заметил неприметную Маню. А он ждал, понимаешь, ждал момента, что я оценю, не просто приму с благодарностью, а буду знать цену любви, отношениям. Дорожить ими буду, как мать долгожданным чадом, как путник глотком воды в пустыне. Ты даже не представляешь, как я тебя ждала. Я ночью написала тебе стих, это первый стих за многие годы, ты как будто разбудил меня от спячки.