– Или ты считаешь, что можешь покорить его яичницей, которую мы с Лёлей нашли сегодня на нашем столе? – Марго говорила с Маней снисходительно, словно с умалишенной, которой так трудно что-то объяснить.
– Я понимаю, что к твоим сорока годам у тебя совсем нет опыта, вот я, к примеру, в твои годы была трижды замужем и, хочу заметить, уже миллионершей. Лёля в свои тридцать пять в первом разводе, дай бог не последнем, имеет квартиру в центре, должность и прекрасного сына десяти лет, – когда Марго хвалила Лёльку, та расцветала, выпячивала грудь и еще презрительней смотрела на Маню.
– Хотя, учи тебя, не учи, все одно, – печально продолжила тетя. – Ты хоть к ужину оденься, как подобает, не опозорь нашу семью.
На этих словах в дверь вошли припозднившиеся племянники Илья и Марика, родные брат и сестра с разницей в возрасте пятнадцать лет, шумно гогоча, ворвались в пространство гостиной, спасая Маню от расстрела обидными высказываниями тетушки.
– Тетя Марго, – Илья первым кинулся к тетушке и начал целовать ей руки, – благодетельница, ты спасла меня от нудных походов по магазинам в поисках подарков к Новому году двум чудовищам, которые именуются моими дочерьми.
– Тебе, Илья, пора менять очки, – тетушка была, как всегда, в своем репертуаре, – они делают из тебя подростка.
– Но, Марго, это «Булгари».
– Да хоть «Гуччи», ваш отец со своими деньгами не приучил вас, что бренд – это только полдела, должен быть еще и вкус. Вот хотя бы посмотри на свою младшую сестру, ей двадцать пять, а одевается она, будто ей шестнадцать. Мне кажется, твоим родителям надо было предохраняться на старости лет, здравствуй, Марика, и вытащи жевательную резинку изо рта, не раздражай меня.
Пока Марго занялась вновь прибывшими, Маня потихоньку поднялась к себе в комнату и закрылась. Простыни еще помнили тепло, Маня уткнулась в них носом и счастливо уснула.
Марго Бёркс, а в девичестве Рита Денисова, всегда знала, что ей делать. Даже в детстве, когда в своем послевоенном детстве, засыпая на матрасе, туго набитом сеном, которое они с братьями каждую субботу меняли, и поэтому он был мягче, чем ватная подушка, та от времени превратилась в камень, уже тогда она знала, что делать. Когда в восемнадцать лет выходила замуж за болгарина и уезжала из страны, наверняка зная, что навсегда, а слезы матери и крепкие объятия отца рвали ей сердце, то и тогда она знала, что делать. Это чувство было самой постоянной составляющей всей ее жизни. Сейчас, сидя на своей Родине, в доме, который построила она, в комнате, которую она называла своим будуаром, это была самая шикарная спальня в этом доме, с собственной ванной и кабинетом, она впервые в своей жизни не знала, что делать.
Звонок, который вверг ее в ступор, прозвенел за полчаса до званого ужина, и сейчас еще можно все изменить, но вот сможет ли Марго после этого спокойно жить – это вопрос риторический. Раньше она много курила, очень много, прикуривая одну сигарету от другой, это, как ни странно, помогало ей размышлять и принимать правильные решения. Но возраст берет свое – десять лет назад ей пришлось бросить, организм требовал уменьшить дозу никотина, решив заменить это модным в Европе вейпом, по сути, Марго поменяла одну вредную привычку на другую. Разница была лишь в том, что теперь вокруг нее пахло не табачным дымом, а персиком, лавандой и мятой. Сейчас ей, как никогда, было необходимо подумать, как назло, чудо-машинка стоял на подзарядке, в принципе, можно было парить и так, это возможно в модификации ее аппарата, но тогда пар выходил вялым и прозрачным, не приносящим удовольствия. «Пора покупать новый, – думала Марго, – часто стал разряжаться этот говнюк». Стук в дверь заставил её вздрогнуть. «Пора брать себя в руки, чего ты боишься, тебе семьдесят лет, в конце концов, твои трое мужей на небесах уже заждались тебя, наверное», – грустно сама с собой пошутила она и своим обычным тоном ответила: