За столом все захохотали, кто-то весело, а кто-то печально.

– Вы наблюдательны, быстро умеете классифицировать информацию и делать смелые выводы, вы начинаете нравиться мне, Фома, – произнесла Марго. – Что будете на аперитив?

– Кампари, – сказал Фома, и приглашенный официант поставил перед ним бокал.

– Марика, хочу заметить, что ваш стиль гранж в одежде очень органичен, вы увлекаетесь модой или работаете в фешен-индустрии? – сказав это, Фома заставил всех впасть в ступор, даже саму Марику.

– Нет, – удивленно сказала она, – но я люблю все, что связано с модой, одеждой и магазинами. Вот видишь, Марго, – обратилась она к тетушке, – я прекрасно разбираюсь в моде.

– А вы чем занимаетесь? – спросила Лёлька, немного поражаясь, как серая мышь Маня могла заполучить такой экземпляр.

– Я пишу романы о любви, их действия происходят в 18–19 веках, – ответил Фома, понимая, что встает на скользкий лед.

– И много вы написали? – это Илья вступил в игру – нащупать слабое место гостя.

– Не много, шестнадцать, – скромно ответил Фома.

– А, это то чтиво, которое читают старые девы и снимают в сериалах на федеральных каналах, – засмеялась Марика, забыв, что пять минут назад Фома похвалил ее.

– И что, даже такое творчество продается? – спросила Лёлька, которая все всегда сводила к деньгам.

– На хлеб хватает, – туманно ответил Фома и продолжил: – Творчество – понятие субъективное. Вот возьмем, к примеру, фильм Михаила Казакова «Покровские ворота», ведь чудесный фильм, не правда ли, все согласны?

– В этом я с вами соглашусь, – сказала Лёлька, остальные просто покивали головами.

– Когда он вышел в первый раз на экраны, зритель воспринял его холодно, а вот через несколько лет, при повторном просмотре, зрители впали в полный восторг. Что изменилось? Фильм – нет, люди – нет, изменилось настроение в стране, изменилась атмосфера вокруг, воздух, если хотите. И вот это уже стал не жалкий водевиль, а шедевр киноиндустрии. Вспомните великих художников, музыкантов, писателей, которые ушли не понятыми и не признанными, ведь они не бросили свое дело только потому, что им кто-то сказал, что это плохо, писали в стол, потому что не могли не писать, потому что физически начинали болеть, когда бросали свое ремесло.

– Значит, вы причисляете себя к великим? – уже не так насмешливо спросила Лёлька.

– Я причисляю себя к тем, кто не может не писать, – с достоинством сказал Фома и, нащупав Манину руку под столом, сжал ее.

– Знаете, бывает так, человек очень много рисуется, а внутри пустота, – усмехнулся Илья.

– Согласен, а бывает, как в вашем случае, человек и порядочный, и умный, но никак не может этого показать, – ответил Фома.

Все замерли, включая Илью, не поняв, оскорбил сейчас гость его или похвалил.

К облегчению Мани, которая все это время была как натянутая струна, прозвенел звонок в дверь.

– Илья, открой, это Петр Сергеевич, – сказала Марго, задумчиво вглядываясь в Фому, словно примеряя, подойдет он ей или нет.

Ужин прошел без происшествий, Петр Сергеевич оказался маленьким сгорбленным старичком, но очень веселым человеком. Он весь вечер шутил, рассказывал занимательные истории из жизни нотариуса и пытался даже приударить за Марго. Она, к удивлению своих родственников, принимала эти ухаживания и даже кокетничала с ним. Но веселье закончилось, как только принесли десерт, Марго резко стала серьёзной и, махнув Петру Сергеичу, который тут же достал папку с документами, сказала: