– Добрый день, Габриэль, – Вольфганг подошел и сел напротив нее.

Он был, безусловно, красив, молодость и стать, угольно-черные волосы и глаза цвета шоколада, этого редкого и дорогого напитка, что однажды удалось попробовать Габриэль.

– Мой отец скончался, – на этих словах его дерзкое лицо потускнело, – но перед смертью он попросил меня отдать вам вот это и сказать, что вы более не скреплены обещанием, вы свободны.

Габриэль плакала тихими беззвучными слезами, ей было ужасно жаль старого графа.

– Я соболезную вам, – произнесла она, не торопясь забрать запонку обратно.

– Спасибо, – ответил Вольфганг, и, не зная, что делать с плачущей красавицей, он решил сменить тему. – А вы знаете, Габриэль, что означает черная жемчужина?

– Нет, – вытирая слезы платком, сказала она.

– На арабском востоке черная жемчужина означает богатство, у китайцев – мудрость и благополучие, но везде одинаково одно утверждение, что камень служит на благо только высокоморальным людям. Если хозяина камня одолевают такие пороки, как высокомерие, жадность и зависть, камень просто рассыпается в песок.

– Правда? – удивилась новым познаниям Габриэль. – Значит, мы с вами хорошие люди, – и, улыбнувшись, взглянула на него своими огромными голубыми глазами.

Молодой граф, на мгновения замерев, добавил:

– Но это не мой камень.

– А вы хотели бы, чтоб он был ваш? – поражаясь самой себе, спросила Габриэль и, испугавшись ответа, сменила тему: – Вас не было в наших краях, вы, наверное, учились?

– Да, вы правы, а у вас сегодня день рождения? – спросил молодой граф, тоже желая уйти от скользкой темы, но уже совсем по-другому смотря на именинницу.

Они проболтали еще час, не замечая времени и того, что отец уже раз пять заглядывал в кабинет. Позже Вольфганг ушел, забыв отдать запонку, но Габриэль надеялась, что он сделал это специально.

Маня не спала уже которую ночь, мучаясь мыслями, сомнениями и мечтами, но это почему-то совсем не отражалось на лице. Взглянув сегодня в зеркало, она увидела интересную женщину в самом расцвете лет с какими-то блестящими глазами и невольно улыбнулась отражению. С Фомой они вчера договорились, что встречаются в десять и совершают обход остальных свидетелей. Но почему-то не спалось, и она, позавтракав, в девять уже гуляла по двору, размахивая то лопатой, то метлой попеременно. Настроение было прекрасное, и Маня решилась спеть, как в старые добрые времена, громко, коряво и от души. Сегодня это была Земфира с ее девочкой, которая созрела. В порыве творческого экстаза она не сразу заметила, что из-за забора за ней наблюдают двое – Фома и дядя Митя. Если второй стоял и откровенно добродушно улыбался, то первый всем своим видом показывал, что он в шоке. Увидев их, Маня быстро замолчала.

– Марь Иванна, напомните мне, сколько вам лет? – спросил Фома, покачивая расстроенно головой.

– Вообще-то у женщины спрашивать про возраст – дурной тон, – обиделась Маня, и настроение тотчас исчезло.

– А по мне, так молодец Манюня, красивая женщина, красиво поет, да еще и влюблена, похоже, ей в этом состоянии всегда двадцать, – это уже дядя Митя, поправляя свою нелепую шапку, заступился за Маню.