К утру увидели на юго-востоке свет, исходящий от сплошных ледяных полей, а уже в два часа пополудни с салинга рассмотрели их с несколькими затертыми в них айсбергами.

— Интересно было бы знать, Андрей Петрович, на каком это таком берегу лакомился яйцами ваш альбатрос? — с ехидцей спросил Фаддей Фаддеевич. — А то впередсмотрящие на салингах уже все гляделки проглядели, его ожидаючи.

— Во-первых, он настолько же мой, как и ваш, господин капитан. Во-вторых, Всевышний наделил его скоростью полета, во много раз превосходящей неторопливую поступь вашего горячо любимого шлюпа. Поэтому то расстояние, которое этот самый шлюп проходит за сутки, альбатрос не спеша, как бы походя, преодолеет часа за два, максимум за три. Так что, милейший мореплаватель, вам еще предстоит топать и топать, прежде чем усмотрите столь долгожданный берег.

— Ну что вы, Андрей Петрович, прямо-таки взъярились на меня?! — опешил Фаддей Фаддеевич, не ожидавший такого всплеска эмоций у друга, искоса поглядывая на вахтенного лейтенанта Торсона, который очень старательно что-то высматривал в подзорную трубу, якобы не обращая ни малейшего внимания на их дружескую перепалку.

— А вы, господин капитан, — явно избегая общепринятого в флотской среде обращения офицеров друг к другу по имени и отчеству, независимо от их чинов и служебного положения, — вместо того, чтобы задавать столь нелепые при ваших познаниях вопросы, лучше обратили бы внимание на необыкновенную перемену цвета поверхности моря.

Отмщение состоялось. То, что допустимо в дружеской беседе один на один, то неприемлемо при посторонних. «Почему же я должен ставить на место самого близкого мне человека, да еще при его подчиненных? Он что, очумел, что ли, от длительного ожидания новых открытий?!» — негодовал про себя Андрей Петрович.

«Как же я не заметил столь очевидного? — досадовал на себя Фаддей Фаддеевич и за отповедь, полученную от друга по заслугам, и за свою явную оплошность. — Ведь мы привыкли ежедневно видеть синеватый цвет моря, и вдруг оно потемнело. Почему? Близость берега?»

— Лечь в дрейф! Замерить глубину!

И был явно раздосадован, когда лейтенант Торсон доложил, что ста сорока пятью саженями дна не достали.

— Успокойтесь, Фаддей Фаддеевич! — уже обычным тоном произнес Андрей Петрович, видя его смятение. — Вон и поморник с морскими ласточками появились, так что близкий берег никуда от нас не денется.

Всю ночь слышали крики пингвинов, плававших вокруг шлюпов, а в 11 часов утра 17 января 1821 года с салинга грот-мачты раздался долгожданный крик впередсмотрящего:

— Берег! Вижу берег!!

Беллинсгаузен известил об этом Лазарева и повернул шлюп на курс, приближающий к берегу. Погода была прекрасной для столь высокой широты, ярко светило солнце, но было около четырех градусов мороза.

Наконец с мостика увидели северный мыс берега с высокой горой, которая была отделена перешейком от других гор. Ясная погода и безоблачное небо позволяли хорошо обозревать берег.

— Это не то, что год назад, когда мы впервые приблизились к матерому берегу, пытаясь сквозь пелену рассмотреть «белые облака» у горизонта, — обрадованно констатировал капитан. — Благодать!