– Живем плохо, умирать не хотим. А ведь никуда не денемся, умрем.

– Ну не сразу, – утешал Афоня. – У меня отец стал помирать, причем окончательно, восемь десятков яиц на поминки купили. „Отнесите в баню!“ Отнесли. „Попарьте“. Кровь пошла горлом. Ожил. Утром дрова рубил.

К ним подсаживались.

– Одна из гипотез, – говорил техник Михаил Зотов, энергично отбивая такт пальцем, – такова. Техника не нужна, достаточно взгляда. Магнитные силовые линии Земли, наложенные на наши, создают амплитуду. Сто человек взглядом смогут погрузить трактор. Каменные изваяния острова Пасхи…

– Но где же, где? – все спрашивал его друг. – Где исходный икс отношений?

– Наука идет по экспоненте, – говорил Зотов, – взрыв технократии, высвобождение рук при незанятом разуме…

И еще качались и плыли знакомые лица. Кирпиков чувствовал подпирающую тоску. Нехорошо было вокруг. Взвизгнула собачонка, прижатая дверью, отскочила.

– Тут вам не псарня! – кричала Лариса.

Люди окружали Кирпикова, подсаживались, заговаривали, поздравляли с возвращением, а он не отвечал, вздрагивал от хлопков по спине и только раз спросил:

– Помните Делярова?

– Нет, – ответили ему.

– Зря.

– Память отшибло.

Сквозь дым пробирался от прилавка Афоня:

– Саш, а чего мы связались с этим пивом? Нальешься – и водит из стороны в сторону. Сплошной люфт. А водки не купишь – закон. Утром мужики сидят, трясутся с похмелья, ждут одиннадцати. Похмеляться, тогда только работать. Тут обед. Для аппетиту надо? Надо: голодные не работники, потом как бы до закрытия успеть. Саш! Ты теперь вольный казак – картошка к концу. Погода шепчет: бери расчет!

В Кирпикове все больше оживлялось мучительное чувство тоски, голова туманилась. Верно, от дыма, ведь почти ничего не пил. Скверно было на душе.

Кирпиков резко отодвинул кружки, вытер мокрую руку. Он хотел уходить, но Михаил Зотов во всеуслышание объявил:

– Концерт!

– По заявкам! – крикнул Зюкин.

– Мелкие люди, – сказал Кирпиков. – Я вас всех по колено вброд перейду.

Он пошел к выходу, открыл дверь, выпустил собак и услышал, как язвительно крикнули:

– Сам-то глубокий!

Он задержался и спокойно ответил:

– За всех вас столько горя приняли.

– Я не просил, – ответил Зотов.

– Такую чашу выпили.

– Мы, может, побольше выпьем, откуда ты знаешь? – ответил Зотов.

– Ты побольше и пьешь! – одернул Зотова Афоня, указывая на стадо пустых кружек на столе у молодых.

Кирпиков снова открыл дверь, и та же самая собака, которая только что рвалась на улицу и которую он только что выпустил, вбежала обратно.

– Не сдаемся, – кричал ему в спину Зюкин, – хоть мы и мелкие, а не сдаемся! Возили на лошадях, потом на машинах, уничтожали! Сейчас вагонами возят – не страшно!

Новолуние стояло над поселком. Но полной темноты не было. Обозначались крыши, деревья, столбы. Даже провода угадывались. Стоял какой-то моросящий свет. Если бы Кирпиков знал его название, он бы сказал: астральный.

Началась и медленно шла вторая бессонная ночь. Кирпиков вывел мерина. Взнуздал. Подвел к штабелю дров, завалился мерину на спину. Неизвестно только, что тот подумал, уже лет пятнадцать на него не садились. Сразу за поселком Кирпиков стал понужать, и мерин не вдруг, не сразу разошелся и побежал. Не галопом, уж куда, даже не собачьей рысью, а тем нестандартным бегом, который именуется треньком. Кирпиков хлестал по бокам, шее, потом бросил поводья, а мерин все бежал, все потряхивался, боясь остановиться, чтоб не упасть. Только в лесу Кирпиков услышал перехватистое дыхание мерина и перевел на шаг. Мерин споткнулся о корни, потом еще, и Кирпиков повел его в поводу.