Лес был беспорядочен и жесток в этом месте. Никто не озаботился вырубить какие-то деревья, чтоб за их счет дать волю остальным, и росли все, выживая друг друга, и если бы сейчас решить их проредить, то было уже поздно – и корни и стволы переплелись и зависели друг от друга. Но, может быть, это было лучше: внизу было болото – и какой-никакой лес, а это болото держал.

Они шли долго и оба устали. Остановились. Кирпиков захлестнул повод уздечки за дерево, сам привалился к другому и закрыл глаза. Мерин вначале громко дышал, потом затих, будто его и не было. И слышался только шум вверху, как будто что-то все время приближалось. Спиной Кирпиков чувствовал, как ветер сгибает дерево, дерево сопротивляется, но ветер снова сгибает его. И снова что-то приближается, будто без конца подъезжает большая машина. И вдруг – откуда взялась – крикнула птица. Испуганный хриплый звук. Кирпиков вздрогнул и встал. И, уже отвязав повод и пошагав, усмехнулся: „Страшно? Значит, жить хочешь? Что ж ты раззванивал, что изжился?“

У дерева, которое качалось и покачивало его, ему показалось, что он давно сидит тут и знает течение времен года и их вечность, что он чувствует погоду, не угадывает по приметам, а чувствует, то есть все ближе подходит к природе, перед тем как перейти в нее. Например, завтра будет последний в эту осень солнечный день. Если бы он знал, что человек – часть природы, он бы не согласился, хотя прожил именно по законам природы – от рождения, через расцвет, к старению.

Он подумал еще, что что-то исчезло, и понял: не слышно поездов. И если сейчас все идти на север, то их не будет слышно до самого океана. Какая-то мысль, важная для него, все ускользала, ему все хотелось связать концы, но все ползло под руками и некуда было ткнуть иголкой. „Да, да, – подумал он, – вот это – я бил мерина, я торопился. Мне надо было торопиться, но свое надо всегда кому-то во вред. Но нельзя же жить, чтоб ничего не надо…“

Явилась в поселок Маша такой невестой, такой разодетой, что собаки только молча переглядывались. Она прошагала вдоль новеньких коттеджей, влетела в особняк Кирпиковых, схватила их в охапку и закружила.

– Прошу хвалить! – кричала Маша. – Первое место!

Родители ее как уехали за границу, так и работали там по договору, а вот и она съездила, да не так просто, а на всемирный конкурс ума и красоты, и заняла первое место.

Когда она досыта набегалась по саду, когда переоделась и пошвыряла в передний угол под иконы привезенные наряды и сели пить чай, стала рассказывать…

– Вручение наград вы видели по телевизору?

– Да, – ответили старики.

– Я чувствовала. И косточку куриную в кармане пощупала. Но вам же не показывали этапы борьбы. Я же чуть не вылетела. Там стали измерять размеры – плеч, груди, бедер, ну и для этого надо раздеться совсем. Другие хоть бы что, а я думаю, на фиг такой график. Мне говорят: иначе нельзя, надо, ну, говорю, нет, посылайте других. И – не стала. Думаю, да чтоб ко мне с рулеткой полезли!

– Правильно, – сказали старики.

– И отодвинули на последнее место. Так и объявили: Мария такая-то, оттуда-то, не поддавшаяся общему измерению. А вырвалась вперед на конкурсе предполагаемого ублажения мужа, в скобках любовника.