– Рюкзак где? – проявил вдруг инициативу Гога Пирамидин.

Бадаев удивленно глянул на него.

– Ты глаза-то не таращь, – тут уж Покровский разозлился. – Был у тебя рюкзак. Все соседи знают, что ты с ним на рынок ходил. И асфальт в нем носил, Кроевскую грохнуть.

– Я никого не убивал, – сказал Бадаев в пространство.

– Рюкзак где, тебя, падлу, спросили, – вступил Гога Пирамидин.

– Я…

– Головка от… Где рюкзак?

– Так где… На работе. Лежит в сарае.

– Постирал рюкзак-то? – спросил Жунев.

Экает, мекает… Постирал или нет? Когда? Когда, сука, недавно, на днях? Да, стирал недавно. Иногда стирает потому что…

Заскрежетала дверь. Сержант заглянул, подал знак Покровскому, тот вышел. Когда проходил мимо подозреваемого, Бадаев сжался. Пока Покровского не было, Жунев и Гога Пирамидин о Бадаеве будто забыли, демонстративно обсуждали, что Подлубнову на день рождения подарить. Покровский вернулся довольно быстро.

– Что там? – спросил Жунев.

– Из Красноурицка звонили, – сказал Покровский. – Троебутов согласился дать показания.

Бадаев вздернулся.

– И славненько, – сказал Жунев.

– Что, симпотная таджичка была? – спросил Гога Пирамидин Бадаева.

– Как-кая т-таджичка… – вот Бадаев и заикаться уже начал.

– За которую вам с Троебутовым сто семнадцатая катила?

– Не было такого, – Бадаев попытался вскочить, но сел, увидев, что Жунев поднимает руку. – Троебутов не мог так сказать! Нас там не было, есть свидетели.

– Свидетель, – уточнил Жунев. – Все тот же Голиков.

– Не по сто семнадцатой поет Троебутов, – сказал Покровский. – Там у вас, мерзавцев, срок давности вышел. А по эпизоду с документом на переписанных. Он видел, Николай Борисович, что это вы документ подбросили. Чтобы руководство ваше сняли. А новое с Голиковым – чтобы к власти…

– Нет, не я, не я… – голос Бадаева сорвался, превратился в писк.

– Что ты визжишь, это вообще не криминал, а наоборот, – сказал Жунев. – Если ты список подкинул – хорошее дело сделал. Явка с повинной, можно сказать.

Бадаев не нашелся, что ответить.

Действительно, почему он с таким волнением отрицает неподсудную древнюю историю. Голикова боится, подумал Покровский.

– А час между тем поздний, твою мать, – сказал Жунев.

Желтый Бадаев, размякший… Не должен долго продержаться.

– Николай Борисович, – сказал Покровский. – Вы деловой человек. Давайте порассуждаем. Мы знаем точно, что на вас Чуксин тупик и Петровский парк. Две старушки – это высшая мера, уж извините. Обе с медалями, в дни великого праздника…

Бадаев издал какой-то звук. Покровский продолжал:

– А у нас еще пять старушек кокнуто по району. Возьмете их на себя? А мы вам все трое лично пообещаем, что пока вы будете ждать наказания… Знаете, есть потеха, смертников сгоняют вместе, заставляют их гадить друг на друга, на пленку записывают для архива Академии наук. Ну, это невинное. Это делают для начала, – «для начала» Покровский выделил, со значением произнес. – И мы обещаем, что с вами этого не будет. А что еще со смертниками бывает, даже и не услышите.

– Последняя операция, между прочим, тоже по-разному производится, – сказал Гога Пирамидин. – Если кого хочется дополнительно побольнее наказать, есть способы.