– Сказала, нужны деньги.

– Тихой старушенции? – это Гога Пирамидин спросил.

– Я не знаю, на что, она не сказала.

– А вы были уверены, что Голиков разбирается?

– Мирослав Анатольевич во всем разбирается, – и снова в интонации удивительные чудеса, момент гордости, тайной уверенности в том, что мой хозяин тебе не чета.

– И что вы ему сказали? Старуха дала икону и гикнулась, можно теперь целиком деньги забрать? – спросил Жунев.

– Нет… – начал Бадаев.

– Или правду сказал: дескать, грохнул соседку, а у нее икона.

Тут Бадаев сбился.

– Залупу проглотил? – спросил Гога Пирамидин.

Бадаев молчал, подбирал слова.

– Вас спросили, не проглотили ли вы чего-то лишнего, – с нажимом сказал Покровский.

– Нет. Я сказал Мирославу Анатольевичу неправду. Подумал, если я скажу про убитую соседку, он не захочет связываться. Поэтому я сказал, что получил икону от знакомого артиста.

– И Голиков тебе поверил?

– Да… – чуть-чуть неуверенный ответ.

Если действительно Бадаев Голикову наплел про актера, то хрен, конечно, опытный Голиков своему облупленному соратнику поверил. Просто решил не суетиться, не разоблачать вранья, проверить.

– А спрятать икону подальше, подождать, пока шухер с соседкой пройдет, а потом уж попробовать реализовать ее? – спросил Покровский. – Тогда бы никто не связал икону с убийством.

– Они и не связаны, – быстро сказал Бадаев.

– Что ты за него страдаешь, Покровский! – удивился Гога. – Если бы затихарился, мы бы икону сейчас не нашли.

– Покровский гуманист у нас, ты забыл, – сказал Жунев.

– Я не гуманист, мне просто обидно за логику.

– Нет, ты, сука, гуманист! – рявкнул Жунев и саданул кулаком по железной столешнице, она загудела.

– Хорошо-хорошо, гуманист, – согласился Покровский. – Но Голиков разве гуманист? Он ведь мог обмануть вас, Бадаев.

– Э-э-э…

– Икону настоящую, Прохора Чернецова, себе забрал, а вам вернул копию, – пояснил Покровский.

– Не может быть. Мирослав Анатольевич – честный человек.

– Армеец, хрен ли! – хохотнул Гога.

– Как бы он копию сделал? – забеспокоился Бадаев. Хотя не об этом бы ему сейчас беспокоиться.

– Он не сам, конечно, – сказал Покровский. – Он отдал Пендерецкому.

Фамилии «Пендерецкий» Бадаев, может быть, и не слышал, но она произвела впечатление.

Одно дело отпираться от убийства в отсутствии прямых улик. Другое дело – мысль, что друг Голиков кинул, увел главную добычу, спрятал до лучших времен в надежном месте.

Стал бы Голиков так жестоко обманывать верного слугу? Осведомленного человека… Много о нем узнал Бадаев за годы плотного взаимовыгодного сотрудничества.

В любом случае, куда было идти простому хозяйственнику с окровавленным Прохором Чернецовым в руках? Просто с улицы на тот же Арбат к антиквару? Там бы с большей вероятностью, мягко говоря, надули.

– Вы уверены, что получили назад ту же самую икону, – спросил Покровский, – хорошо ее рассмотрели?

В глазах Бадаева мелькнуло сомнение. Да и у Покровского, между прочим, оно зашевелилось: да, по логике не должен Голиков полезную осведомленную шестерку кидать, но не всегда логика срабатывает. Бадаев первым преодолел сомнение… Или сделал вид: