– Когда? – спросил Покровский.

– Девятнадцатого, в понедельник. Кроевская сказала, что у нее есть ценная икона, которую она хочет продать, и попросила меня посодействовать.

Жунев усмехнулся.

– Яйца к чему чешутся, к мордобою? – спросил Гога Пирамидин и снова почесал, но уже не через штаны, а рукой залез.

Покровский поинтересовался, почему Бадаев не передал тут же икону следствию. Бадаев замешкался. Старался обдумывать ответы.

– Почему не сказал нам про икону, тебя спрашивают! – прикрикнул Гога.

– Я решил, что могу оставить ее себе, – так сформулировал Бадаев.

– Он решил, – наклонил голову Жунев. – Решительный.

– У Кроевской не было родственников. А икону я получил без умысла, она сама мне дала, – сказал Бадаев с упрямством в голосе. – Я ее не воровал и не брал без спроса.

– Ты вообще давно иконами интересуешься?

– Я… Нет. Совсем не интересуюсь.

– А что ты второго мая у Ивана Брата спрашивал о Прохоре Чернецове?

Бадаев заерзал, а Жунев затянулся поглубже да выпустил в лицо Бадаеву густую струю дыма. Тот раскашлялся.

– Хрен ли про икону Брата расспрашивал?

– Это я из вежливости.

– Ты думаешь, Ивану Брату интересна твоя вежливость? Ты кусок говна, а он олимпийский чемпион.

– Вы почему меня оскорбляете…

Попытался плечи расправить. Ответа не дождался, только следующего вопроса:

– Откуда о Чернецове знаешь?

– Фильм был.

– Ты видел?

– Нет. В «Кинопанораме» показывали отрывки. А тут вдруг Кроевская говорит, что у нее древняя икона. Я говорю: вы, возможно, заблуждаетесь, Варвара Сергеевна, это нужно проверить.

– Как дала икону, расскажите подробнее, – велел Покровский.

– Я чайник грел на кухне, она вышла…

– Во сколько?

– Во сколько… Часов в девять вечера. Я только пришел с ЦСКА – в бассейне был.

В бассейн, Покровский, в бассейн! На Урале плавал каждый день, думал, что вернется в Москву, и там сразу в бассейн, установит расписание, хоть раз в неделю. Невесомость и прохлада…

– Записан в бассейн? – спросил Жунев.

– Н-нет… Мы можем неофициально, сотрудники.

– Все?

– Нет, только из руководства.

– Ты разве руководство? – спросил Жунев.

– Конечно! Я контролирующая инстанция, на мне такое хозяйство, все проверь…

Вроде успокоился Бадаев, а как лоб решил почесать – видно, руки трясутся.

– А что сказала? По порядку, что она сказала, буквально. «Колян, – сказала, – дельце есть?» Или как?

– Сказала: «Николай, у меня к вам дело». Что у нее есть древняя икона, а сейчас ей понадобились деньги, и не знаю ли я, через кого продать.

– А почему она именно к вам обратилась?

– Она же знает, что я на хозяйственной должности. Я вот унитаз нам какой достал. Не обратили внимания?

Это было фиаско. Покровский решительно не заметил, что в квартире номер тринадцать особый унитаз. Пропустить такую деталь!

– Это я достал, – продолжал Бадаев.

Даже элементы какие-то победительного хвастовства промелькнули, совсем неуместные в его грустном положении. Как все-таки человек одновременно трогателен и ничтожен. Животные-птицы тоже трогательные, часто бывают бессильными, но такими ничтожными не бывают.

– И зачем же она решила продать икону?