– Вот так так! – воскликнул священник. – Я не ждал вас так скоро.

Входя, алькальд снял фуражку.

– Люблю реагировать на письма, – сказал он улыбаясь.

Он бросил фуражку в кресло, придав ей, как пластинке, вращательное движение. Под шкафчиком, где хранилось вино, в глубокой глиняной посудине охлаждались в воде бутылки лимонада. Падре Анхель извлек оттуда одну.

– Хотите?

Алькальд не возражал.

– Я потревожил вас, – переходя к делу, сказал священник, – чтобы выразить свое беспокойство по поводу вашего безразличного отношения к клеветническим листкам.

Слова его можно было принять за шутку, но алькальд понял их буквально. Ошарашенный, он задал себе вопрос, как могли эти листки настолько встревожить падре Анхеля.

– Меня удивляет, падре, что они волнуют даже вас.

Падре Анхель, разыскивая консервный нож, выдвигал ящики стола.

– Не листки сами по себе меня тревожат, – сказал он немного растерянно, не зная, что ему делать с бутылкой. – Тревожит меня некоторая доля несправедливости, которая есть во всем этом.

Алькальд взял у него бутылку и, зацепив крышкой за подковку своего сапога, открыл ее левой рукой так ловко, что это привлекло восторженное внимание падре Анхеля. Из горлышка полилась пена, и алькальд слизнул ее.

– Существует частная жизнь… – заговорил он, но не закончил, однако, свою мысль. – Серьезно, падре, я не знаю, что тут можно сделать.

Падре Анхель сел за письменный стол.

– А вам бы следовало знать, – сказал он. – Ведь вы с подобными проблемами сталкивались. – Он обвел отсутствующим взглядом комнату и уже совсем другим тоном продолжал: – Нужно предпринять что-то до воскресенья.

– Сегодня четверг, – напомнил алькальд.

– Я знаю, – отозвался падре. И, повинуясь внезапному порыву, добавил: – Но может быть, у вас есть еще время выполнить свой долг?

Алькальд попытался свернуть бутылке шею. Глядя, как он прохаживается от одной стены к другой, статный и самоуверенный, на вид много моложе своего возраста, падре Анхель вдруг испытал острое чувство неполноценности.

– Как вам, должно быть, ясно, – снова заговорил он, – речь не идет о чем-то особенном.

На колокольне пробило одиннадцать. Алькальд подождал, пока замрут отзвуки последнего удара, а потом, упершись руками о стол, наклонился к падре Анхелю. Тревога, написанная на его лице, зазвучала теперь и в его голосе.

– Подумайте вот о чем, падре, – сказал он. – В городке все спокойно, у людей появляется доверие к власти. Любое обращение к насилию без достаточных на то оснований было бы сейчас слишком рискованным.

Выразив кивком согласие, падре Анхель попытался сформулировать свою мысль яснее:

– Я имею в виду меры, предусмотренные властями.

– Во всяком случае, – продолжал, не меняя позы, алькальд, – я должен считаться с реальностью. Сами знаете: у меня в участке сидят шесть полицейских, ничего не делают, а получают жалованье. Добиться, чтобы их сменили, мне не удалось.

– Я знаю, – сказал падре Анхель. – Вашей вины здесь нет.

– Теперь уже ни для кого не секрет, – продолжал алькальд, распаляясь и уже не слыша замечаний священника, – что трое из них обыкновенные преступники, которых вытащили из камер и переодели в полицейскую форму. При нынешнем положении дел я не хочу рисковать, посылая их на улицу охотиться за привидениями.