На хозяек было больно смотреть, мне пришлось приложить все душевные силы, чтоб не выпасть из образа – чувствовал себя последней сволочью, кем на тот момент и являлся. Вся моя волчья натура возмущённо рычала – нужно просто разграбить поселение, никого не унижая! Зверя во мне тошнило от гуманизма, сил придавала одна мысль, что нужно думать о будущем своих людей, ведь я человек!

Приказчики приводили встревоженных тёток и дедов, я жёстко, не выбирая учтивых оборотов, вводил в курс и ставил перед выбором. Заносчивые горожане не сразу могли сообразить, что там плетёт этот дикарь… и уползали сломленными холопами по жизни. Да мне и дела-то особенного не осталось, их уже надломила цивилизация, когда Правда вырождается в право – ни одного лесовика просто не представляю на их месте!

Нужные настроения чёрной проказой расползались по городу, уверен – все они спешили запереть дворы, предупредить соседей… а то и не предупреждать, а занять на недельку деньжат или ещё чего-нибудь. Наконец, Хорь обслужил, а добры молодцы проводили последнего клиента, все, не сговариваясь, нацелили на меня задумчивые взоры.

Пора мне… краски потускнели, контуры съёжились, как на чёрно-белой фотографии над свечой, сквозь почерневшую бумагу прорвались языки пламени, обожгли, укололи, запылала кровь.

– Вот и ладушки, пойду я теперь до боярина вашего или как его там? – собственные слова прозвучали, будто из-под толщи вод. Вспышка ослепила, опустошила, очистила сознание, за окнами раздался первый истошно-жалобный собачий вой. Вот ведь, а раньше они выли не из-за меня! Или из-за меня? В том числе, так сказать, хех!

– Боярин у нас вечевой старшина, – пролепетал побледневший Хорь, – а боярин он всегда был, изначально. Выбрали вот в старшины, так у нас и старшинствует.

– Знаешь такого Свояту? Он кто у боярина? – снимаю меч со спины, выпускаю лезвие, ножны, как обычно, на пол.

– Приказчик его, купчина, – Хорь отвечает со всею готовностью.

– Точно не холоп?

Тот замотал мордой. – Советчиком стал недавно за разумение заморское. В младости хаживал много в страны закатные с отцом, да акромя науки мало что досталось ему от родителя, вот в приказчики взяли за учёность. От той науки вон – даже псам тошно, опять боярин казнит кого-то по его наущению.

– Пойду-ка, гляну, да и вы подходите за мной к боярскому терему, – говорю от дверей.

На тесных улицах стало многолюдно, жители спешили на звонкий стук вечевого била. Лица угрюмы, косые неприветливые взгляды. Иду, вроде бы, как все, что так на меня озираться? Ну, одет легко, может по бедности? А что с мечом на плече, так по Правде на вече зовут только вольных, холопам оружие в городе запрещено.

Мне вот странно, что народ безоружен, а если по принципиальному вопросу возникнет дискуссия? Видимо, спорить с властями здесь уже давно охотников нет, а смотрят на меня раздражённо, как на представителя несистемной, да ещё и вооружённой оппозиции – другой тут просто быть не может.

Городок небольшой, всё рядом, скоро вышел на площадь, заполненную народом. На неё ведут три улочки, по периметру пространство ограничено городским тыном с запертыми воротами, да высокими заборами дворов, лишь из одного терема выходит богатое крыльцо. На нём стоят какие-то люди в высоких меховых шапках и шубах, особенно выделяется один, наверно, сам боярин. На десять шагов вокруг крыльца пусто, в оцеплении упитанные горожане при бердышах.