Аня помолчала, прижалась щекой к материной щеке.

— Теперь запомни, мама, пароль, слово заветное, крепко-накрепко запомни. Когда придут к вам в дом, постучат и скажут то ли по-вепсски, то ли по-русски: «Хозяюшка, дайте прохожему напиться». Это значит — наши, от нас, от меня пришли. Тогда ты должна, если всё в порядке, ответить: «Погодите минуточку, прохожий, сейчас принесу». А дальше сами смотрите — маленько пусть у нас побудут, после сведёшь к бабушке Зине. Не запомнила, поди, сразу, ну, да ничего, слова-то эти мы с тобой ещё много раз повторим.

Так-то, мамушка, не горюнься. испеки нам кой-чего на дорогу, много нам брать нельзя, тяжело идти, а мы ходко пойдём, короткой дорогой. Теперь про другое — надо мне с Надей сегодня поговорить, пошли её сразу к нам, как с пожни вернётся. Изменилась она, серьёзная стала, рассудительная, надёжная. Не то, что раньше, хи-хи да ха-ха…

Марийка, прочитав газеты и сделав на них еле заметные пометки острым ноготком, всё глядела и глядела через дырочки платка на странную жизнь, проходившую на улице.

Проехали в сторону Вознесенья дружным табуном на тяжёлых зелёных велосипедах самокатчики, прополз трактор с узким прицепом, на котором лежали большущие мотки колючей проволоки, прошли две женщины с котомками, похожие на монахинь, проплёлся обоз, груженный песком, остановился у колодца, и солдаты стали поить лошадей прямо из общественного ведра, хотя рядом для этого лежало долбленое корыто.

Анна не могла так подолгу лежать у окошка, всё в ней закипало, но Марийке она ничего не говорила и молча уходила к противоположному окошку, смотрела на лес, казавшийся бескрайним, который совсем скоро снова надёжно укроет их.

Вечером Люба подоила корову, а Надя, придя с пожни, тут же, захватив крынку с чашками, полезла на чердак.

— Вот то, чего хотелось все эти военные месяцы, — засмеялась Аня, — тёплого молока от нашей Мустикки. Пить из щербатенькой детской чашечки, и чтоб тата сидел по правую руку, а мама по левую, и сумерки ложились в кухне, и чтоб долго-долго лампу не зажигать…

Надя рассказала, что в селе всё как обычно, отцовский дом не вызывает любопытства.

— У меня к тебе, Надежда, три дела, три разговора, и все очень секретные, — тихонько сказала посерьёзневшая Анна. — Сначала дело первое. Перед тем, как идти сюда, мы побывали в Шелтозере, там я повидалась со своей школьной подружкой Марией Мартыновой. А интересовала нас Женя Мякишева, ты её должна помнить, она перед войной работала председателем районного комитета по физкультуре и спорту. Отец у неё большевик, славный такой дядечка, все его любили в селе. Так вот, Женя хорошо знает финский язык, не хуже, чем я, и работает у финнов, да не где-нибудь, а в полиции, выписывает паспорта, хлебные карточки. Теперь слушай внимательно: если вдруг по какой-то там причине мы не доберёмся к своим, ты должна знать: Мякишева — наш человек. Это и тебе важно, но особенно важно для тех, кто придёт к вам сюда после нас. Скажешь нашим, что Женя знает пароль, к ней можно обращаться за документами, она всё сделает.