Дорога была глухая, можно сказать, заброшенная, и всё же мало ли что. Договорились так: если опасность впереди, сразу бросок влево и назад, затем замереть и ждать.
Начало сереть, а до поворота к реке Мундукса ещё идти и идти. Прибавили шагу. Мешок у Ани словно живой подпрыгивал на спине, и это смешило Марийку, ей хотелось поговорить, перекинуться хотя бы двумя словами, но понимала — нельзя, нужно идти бесшумно, чтоб ничто не звякнуло, чтоб не зацепиться за корень на выбитой колее.
Дойдя до Мундуксы, пошли тропой, которую подсказал отец Ани, и шли до самого восхода солнца.
Сошли с тропы, повалились отдыхать.
— Видела, там развилка ушла влево? — спросила Аня. — Поехали как-то давно-давно за брусникой на двух возах мы с папой и с мамой и родители Наташи Кабаковой, моей подружки. Приехали мы сюда, свернули на ту развилку, нашли старые вырубки, остановились. Нас, детей, оставили поближе к телегам, сами подались вперёд. На всякий случай спички нам оставили. Собираем мы ягоды, на воз носим, веселимся, вдруг что-то рядом как хрустнет, как затрещит! Кто-то из девчат в крик: «Медведь шастает!», ребятня малая заплакала, Наташка ко мне. Я тут спичку чирк, хворост подожгла, мы кулеш собрались варить к обеду, ребятишки ко мне сбежались, повеселели, теперь пусть сунется. Так и неясно, кто приходил — мохнатый хозяин тайги поглядеть на нас, или просто почудилось. Хотя кони храпели сильно.
Снова шли по дороге, потом длинной просекой, тропкой, иногда сверялись с компасом. Забившись в густой молодняк, поспали, дежуря по очереди.
Снова шли всю ночь и в шесть утра под холодным моросящим дождем неожиданно уткнулись в Свирь. Оглядевшись и поняв, что место тут всюду открытое, хоженое, свернули в лес и пошли, держась берега реки. Миновали брошенные бараки, обогнули какое-то небольшое село, прилепившееся у реки, дважды переходили накатанную автомобильную дорогу, слышали урчание трактора в лесу, финский говор.
Шли долго, пока не свалила усталость. Отдохнув, прошли ещё километров десять, подошли к берегу, огляделись. Он показался пустынным, финских солдат не видно было ни с этой, ни с той стороны. Река поворачивала, и подруги рассудили, что течение на изгибе должно быть меньше.
Перекусив и спрятав мешки, пошли по лесу, приглядываясь к валежинам, но все деревья валялись большие, а пилы у них не было.
Повернули к берегу, в лозняке приметили два старых топляка, попытались выкатить на сухой песок. Брёвна были сырые и толстые, но всё же девушки подтянули их вверх, приободрились — начало есть.
В лесу отыскали сухую вершинку, приволокли к берегу, спрятали в кустах, увидели близ старой дороги хороший, кем-то давно спиленный кругляш, стали катить, да сил не хватило, бросили. Решили — трёх брёвен хватит для плота, чтоб держаться за него да одежду с сидорами положить.
Отдыхали до сумерек, а потом пошли мастерить плот. Брёвна, в отличие от тех, которые заготовил когда-то Маунумяки, были скользкие, длинные, а главное — без сучков, и верёвке не за что было зацепиться, она давала слабину, ёрзала по топляку.