— Прощай, мамочка… Сейчас закричу. Не хочу умирать, не хочу…

Анна прильнула к своей правой руке. Потом, уже на берегу, Маша поняла — она закусила руку, чтобы не крикнуть, чтобы не всполошить часовых, чтобы уберечь её, Марийку.

Мария, шатаясь, вышла на мягкий травянистый берег, долго-долго, не чувствуя холода, стояла и вглядывалась до боли в тёмную реку, над которой тихо занимался красноватый рассвет.

Она ходила по берегу, пока совсем не рассвело. Дважды в обе стороны прошли моторки, в них сидело по трое солдат с автоматами, потом сипло прогудел чёрный закопченный буксир, ведя за собой небольшую гонку с лесом.

Мария поднялась на обрыв, обернулась на засиявшую под восходящим солнцем Свирь, упала на колени и беззвучно зарыдала.

Солнце подсказало путь, и она пошла на юг, продираясь через мелколесье, сквозь густой сосновый молодняк. Сама не зная зачем, Мария вынула браунинг, отвела затвор, загнала патрон.

Комары вились тучей, жаля беззащитное тело. Мария нацепила на себя берёзовые ветки, несколько штук заткнула за пояс, но это не спасло от звонкоголосой, пискливой тучи.

До вечера Мария пережидала на вырубке, соорудив в мелколесье кургузый шалашик, забываясь в тяжком тревожном сне. Разбудил её мягкий шелест дождика, от этого шороха стало вдруг уютно, и никуда не хотелось идти. Но она поднялась, опоясалась косынкой, затем, немного поколебавшись, вдела косынку в скобу пистолета, поставив его на предохранитель, поглубже надвинула на лоб драгоценный берет и тронулась в путь.

Шла всю ночь, пересекла две дороги, к утру, напоровшись босыми ногами на кусты дикой малины, поняла, что хочет есть. Малина не совсем поспела, но Марийка этого не замечала. Неподалёку стояли ещё большие заросли малинника. Натаскав туда мха, прикрывшись берёзовыми ветками, Мария заснула.

Проснулась, снова поела малины, пока не заныли от кислого зубы, стала думать, куда идти. Серые тучи накрыли солнце, но мох на старых елях чётко показывал, где север, и Марийка снова двинулась вперёд.

Минул ещё один день, и ещё. Время стало путаться, в голове был туман, потом она долго не могла заснуть, её знобило, она залезала под ветки, но никак не могла согреться, сжималась комочком, подогнув к подбородку ноги, уже не обращала внимания на злых вечерних комаров и жалящих дневных слепней. Зубы мелко стучали, расцарапанное ветками, сучками тело покрылось гусиными пупырышками. Мария стала впадать в забытье, а однажды проснулась, тронула горячий липкий лоб и поняла, что заболела.

Гоня прочь чёрные мысли, она поднималась и шла на юг, твердя про себя одно и то же: «Я должна, я должна. Я не имею права умереть. Наши близко, наши рядом. Ведь от Свири до линии фронта всего тридцать километров. Надо терпеть. Уже скоро, совсем скоро, ещё час, ещё полчаса…»

Всё чаще и чаще она спотыкалась, падала. Окровавленные, опухшие ноги отказывались повиноваться. Тогда Мария поползла. Сто метров, двести, пятьсот. Труднее всего давались валежины, обходить их сил не было, и она карабкалась по сухим колючим ветвям, падала животом на острые сучья, сползала вниз, отлёживалась и ползла дальше.