Доктор Филиппова помогла ему подняться, усадила на банкетку. Старик дрожал и плакал. Ольга Юрьевна достала из кармана карамельку, протянула ему. Старик очень любил сладкое, и конфета часто успокаивала его лучше любого лекарства.

– Нет. Спасибо, – он помотал головой и горестно всхлипнул.

– Почему?

– Мне очень плохо. Я теперь знаю правду, страшную правду. Я не хочу жить.

– Интересно, что же это за правда?

– Моя жена нарочно сбагрила меня сюда. Я здесь умру быстрей, чем дома. У нее другой мужчина, моложе, здоровей, красивей меня. Ей нужна квартира. Она хочет от меня избавиться и начать новую жизнь.

– Кто вам сказал?

– Сосед.

– Кто именно из соседей?

– Новенький, лысый, которого с карусели сняли.

– Глупости, не слушайте его. Он просто злой человек. Он не знает ни вас, ни вашей жены. Он самого себя не знает и не помнит, а вы так расстраиваетесь.

– Не надо меня жалеть! – крикнул старик и замотал головой. – Ваша жалость только продлевает мои мучения. Я гнию заживо, и чем скорей все это закончится, тем лучше.

Ольге Юрьевне так и не удалось успокоить Никонова. Старик опять стал рыдать и биться. Она видела, что месяц интенсивной терапии пошел насмарку. Достаточно было нескольких злых слов, чтобы хрупкое равновесие в его больной душе разладилось. Теперь придется начинать все сначала.

Но самое грустное, что жена его в одно из последних своих посещений зашла к доктору Филипповой в кабинет, прикрыла дверь, достала из сумочки коробку с дорогими духами, начала рассказывать, как благодарна за все, какой она, Ольга Юрьевна, замечательный доктор. Потом поинтересовалась, когда будет удобно прийти в больницу с нотариусом, чтобы муж подписал завещание, и наконец попросила выдать заключение о полной невменяемости ее мужа и о том, что его необходимо поместить в интернат для слабоумных стариков.

– Вы не думайте, я не какая-нибудь, которая хочет от него избавиться. Поймите меня правильно. Я работаю, оставлять его дома одного нельзя, на сиделку ни моей зарплаты, ни его пенсии не хватит, – объяснила она и деликатно высморкалась в бумажный платок.

Ольга Юрьевна духи не взяла, сказала, что муж ее не так безнадежен, чтобы отправлять его в интернат. Разговор получился неприятный. Особенно не понравилось дамочке, когда доктор сказала, что ее мужу нужны всего лишь внимание, уважение и самое обычное человеческое тепло. Никакой опасности ни для себя, ни для окружающих он не представляет. Дамочка ушла, не попрощавшись. Потом Ольга Юрьевна увидела, как в коридоре она кормила Никонова йогуртом с ложечки, гладила по голове и называла птенчиком. На лице старика было написано полнейшее счастье.

«И на том спасибо, – вздохнула про себя Ольга Юрьевна, – к каждому третьему из наших больных вообще никто никогда не приходит. Мы их держим, сколько возможно, потом переводим в отделение, где лежат хроники, лежат, пока не умрут. Всех жалко, и никому нельзя помочь».

Никонова вынесли на руках санитары.

Оля встала, подошла к зеркалу, поправила волосы, еще влажные от дождя. Слабый крик старика стоял в ушах.

«Что же я так раскисла? Разве работать с несчастными депрессивными стариками тяжелей, чем копаться в мозгах маньяков?»