Он был генерал, герой Советского Союза. Он часто приезжал в большой дом на другом берегу, ему нравились самые маленькие девочки, семилетние. Я слышал, как в магазине у станции, стоя в очереди за колбасой, нянька шепталась с поварихой, что проклятого беса покарал Бог. Знали бы они, что этим богом был я!

Когда выловили труп, врач «скорой» сразу сказал, что это несчастный случай. Сердечный приступ. Генерала предупреждали: вода холодная, он выпил порядочно, это опасно. Но генерал не послушал.

Наверное, приступ случился, когда я набросился на него в темноте. Я думал, что убиваю его, но он уже был мертв. Он всегда был мертв. Я не получил никакого удовлетворения. Нет смысла убивать мертвецов. Надо спасать живых.

Странник выключил магнитофон, достал кассету, подцепил пленку и принялся вытягивать ее, аккуратно наматывать на руку. Когда остался только пустой пластмассовый корпус, он смял пленку в комок, отправился на кухню, достал с полки большую медную вазу для фруктов, положил туда пленку и поджег. Она никак не хотела загораться, пришлось добавить немного бумаги. Он смотрел на маленький костер, пока от сладковатого дыма не заслезились глаза. Прежде чем выбросить пластмассовый корпус кассеты, он не забыл отодрать бумажную наклейку, на которой мелкими буквами было обозначено: «Давыдово, 1983–1986».

Пленка сгорела, но голос продолжал звучать.

Странник не замечал, как шевелятся его губы, не понимал, что это он сам говорит, и замолчал только тогда, когда подошел к большому зеркалу в прихожей, оглядел себя, выбритого, причесанного, одетого в безупречный дорогой костюм. Губы его замерли, потом растянулись в улыбке. Сверкнули белые крупные зубы, глаза заблестели, прищурились. Он выглядел как гоминид. Он чувствовал себя гоминидом. Он был готов без страха и сомнений опять нырнуть во мрак вечной ночи.

У старика Никонова случился приступ. Ольга Юрьевна услышала его крики еще на лестнице.

Никонов страдал инволюционной депрессией. Причиной его тоски была жена. Моложе него на двадцать лет, полная, яркая блондинка, она приходила довольно часто, но старику казалось, что между ее посещениями проходит вечность.

– Она никогда не придет! Не хочу жить! Я никому не нужен, я всем мешаю!

В последнее время он шел на поправку. Доктор Филиппова собиралась выписывать его. И тут вдруг – такое резкое ухудшение. В процедурной он бился в руках двух санитаров, плакал, пытался разодрать себе лицо ногтями.

– Не подходите ко мне! – крикнул он, увидев Ольгу Юрьевну. – Не смотрите на меня! Я грязный, мерзкий, мое тело гниет! От меня воняет! Не прикасайтесь!

– Павел Андреевич, что случилось?

Она кивнула санитарам, чтобы отпустили старика. Поняв, что его больше не держат, он перестал биться, бессильно опустился на пол, съежился, закрыл голову руками и зарыдал.

– Она никогда не придет, она нарочно сбагрила меня сюда. Конечно, она молодая красивая женщина, а я старый урод. Ее можно понять. Хочет квартиру? Я отдам ей квартиру, и это будет справедливо. Я был с ней счастлив, хотя совершенно не заслуживал этого счастья. Я украл ее молодость, ее лучшие годы. Я предал свою семью, жену, детей, внуков. Что по сравнению с этим какая-то квартира?