– Он меня гипнотизировал! – Марк мучительно сморщился. – Вот сволочь! Я же мог ему черт знает что рассказать.

Это показалось ему жутким, немыслимым унижением. Получается, какой-то ученый хмырь может вот так, запросто, одним только голосом и взглядом, сделать из тебя послушную марионетку и вывернуть тебя наизнанку, вытянуть любую информацию.

Марк пытался успокоиться, вспомнить разговор с профессором, но не мог. Все сливалось в это проклятое уиу-уиу. Единственный способ выяснить хоть что-то – поговорить с фрау доктор.

Одолевая головокружение и ватную слабость, он встал с койки, поплелся в коридор и опустился на первую банкетку, рядом с жирным бабообразным новеньким, который ночью устраивал газовую атаку. Новенький жадно жевал булку. Крошки прилипали к подбородку, сыпались на гигантские ляжки, обтянутые трикотажными штанами.

– Чтоб ты лопнул, толстая скотина, – пробормотал Марк.

– Ы-ы, – ощерился жирный и спрятал булку за спину, – сам дурак.

– Сдохнешь здесь, вонючка, и твои мама с папой будут только рады. – Марк вложил в слова всю злобу, которая скопилась у него за последние дни, и сразу как будто полегчало, даже головная боль утихла.

– Ы-ы… – Губы дебила в слюнях и крошках растянулись, все его лицо зашевелилось, сморщилось. – Ы-ы!

Мимо прошла сестра.

– В чем дело? – она взглянула сначала на дебила, потом на Марка.

Дебил плакал в голос, размазывал слезы и сопли, показывал на Марка, причем не рукой, а подбородком, выдвигая вперед нижнюю челюсть, как ящик комода.

– Мне плохо, – пожаловался Марк, – позовите доктора.

– Тебе? – Сестра прищурилась и поджала губы. – С тобой как раз все в порядке. Вот ему плохо, да. – Она ласково, без всякой брезгливости, посмотрела на дебила, погладила его по лысой голове. – Костик, он что, обидел тебя? Почему ты плачешь?

– Обы-ыдил, Косыка обы-ыдил, – промямлило жирное животное.

– Ну, пойдем, миленький, пойдем, умоемся, плакать не будем.

Сестра подняла Костика и повела его к умывалке, бросив на Марка такой взгляд, как будто это он, а не Костик, был дебилом, весь в соплях, слюнях и хлебных крошках.

Марк закрыл глаза, прижался затылком к холодной стене.

«Мог я сболтнуть что-то или нет? – думал он, но как-то совсем вяло, равнодушно. – И зачем я привязался к этому недоумку? Кто меня за язык тянул? Теперь Зинка наверняка пожалуется Филипповой, опять ко мне будут приставать, ой, как же хреново мне!»

Это было похоже на кокаиновую ломку. Тоска, слабость, злость. Чувство абсолютной, глобальной безысходности, тупая головная боль.

В коридоре опять появилась слонопотамша Зинка, Марк узнал ее по тяжелым шагам, от которых дрожал пол. Он открыл глаза и позвал:

– Зинаида Ильинична! Мне правда плохо!

Хотел громко, но получилось совсем тихо, губы едва двигались.

– Что? В чем дело? – Сестра встала перед ним и недоверчиво глядела сверху вниз.

– Слабость. Голова болит и кружится.

– Не жрешь ничего, вот и слабость, – заключила сестра, но все-таки взяла его руку, пощупала пульс, нахмурилась. – Ладно, пойдем в процедурную, доктор тебя посмотрит.

Марку измерили давление, оказалось очень низкое, девяносто на шестьдесят.