Незаметная, кропотливая и, казалось бы, безнадежная работа. Могли арестовать за одно неосторожное слово, за усмешку не вовремя; многие не выдерживали, иные просто теряли веру. Особенно участились такие случаи после заключения договора о ненападении между Германией и Советским Союзом. Секретное указание нацистского руководства, сделанное для предотвращения шатаний среди рядовых членов национал-социалистической партии, о том, что заключение этого договора не означает перемены политики в отношении коммунизма, мало что изменило. Это был строго секретный документ, и не было никакой возможности ознакомить с ним всех коммунистов.
Лишь нападение Германии на Советский Союз коренным образом переменило всю обстановку. Разрозненные, обескровленные, зачастую лишенные руководства организации, тысячи коммунистов активизировались. К этому времени полк, в котором служил Арнольд Кинкель, стоял в Польше на границе с Россией, напротив белорусского города Белостока. Перейдя по приказу границу и оставляя Минск справа по пути своего движения, полк в составе дивизии взял направление на междуречье Западной Двины и Днепра.
— Это нам даром не пройдет, — сказал тогда Кинкель ефрейтору Вилли Конраду, своему проверенному другу. Тот испуганно оглянулся и покачал головой. Вилли был честен, но осторожен, тосковал по жене — женился он всего полтора года назад, и всю свою тоску вкладывал в игру на губной гармонике. Вилли Конрада убило на подступах к Смоленску. Конраду вспороло грудную клетку большущим осколком через два часа после того, как он получил из дому небольшую посылочку с шоколадом, сигаретами, новыми платками и фотографией жены. И Кинкель не успел даже попрощаться с другом как следует — шла атака. Атака… Слово, воспетое поэтами и проклятое миллионами людей в казенном обмундировании…
Нет, Кинкель не мог уснуть и сегодня. Рядом беспокойно ворочался Малышев; он и во сне оставался самим собою — то и дело начинал с кем-то спорить. А впрочем, разве кто-либо спал в этом бараке спокойно? Виктор, с которым шли рядом из-под самой Вязьмы, вздохнул, причмокнул и вдруг удивительно четко проговорил:
— Нет, нет! Белые… Белые розы лучше.
К нему Кинкель успел присмотреться еще в дороге. Да, из-под Вязьмы… Там, именно там все и получилось. Там он допустил самую грубейшую ошибку за всю свою бытность в партии. Одному из их взвода, толстяку Гейнце, удалось раздобыть где-то несколько бутылок коньяку, и они, человек пять хорошо знавших друг друга солдат, в перерыв между двумя переходами украдкой от фельдфебеля выпили. Был тост за успешный парад на московской площади перед Кремлем, пили за благополучное возвращение домой. Пожилой каменщик из Берлина пил за себя, толстяк Гейнце — за пару сотен гектаров украинского чернозема, которые ему пожертвует фюрер после успешного завершения русской кампании. Каменщик обозвал толстяка ослом, а Кинкель добавил, что от фюрера можно ожидать земельный надел не более двух квадратных метров величиной. Сказал и вскоре забыл о своих словах.
Его арестовали через два дня после этого, когда были уже на подступах к Вязьме. Отконвоировать его в штаб полка командир роты приказал толстяку Гейнце. Дело было под вечер, гремела орудийная перестрелка, в небе шел ожесточенный воздушный бой.