Горела какая-то деревенька, урчали танки и бронетранспортеры…

Всматриваясь сейчас в холодную черную пустоту барака над собой, Кинкель видел прошлое словно наяву.

До штаба оставалась еще добрая половина расстояния, когда послышался визг приближавшегося снаряда. Взорвался он с перелетом метров в пятнадцать. Второй и третий взорвались сзади. Потом Кинкель перестал считать. Снаряды рвались везде и беспрерывно. Казалось даже, что они рвутся на собственной спине. Когда артналет окончился и Кинкель, придя немного в себя, встал, было совсем темно. Волоча раненую ногу, подполз Гейнце и тихо сказал:

— Уходи, Арнольд. Я слышал у капитана, что дела у тебя — труба. Выпутаться сумею… Уходи…

— Куда? — спросил опешивший в первую минуту Кинкель; до этого времени он думал, что донес на него именно толстяк Гейнце.

— Это твое дело… О семье не беспокойся… скажу, что в тебя угодил снаряд… давай…

Грохочущая взрывами ночь, кровавые отсветы пламени в тучах, блуждание в бесцельных попытках перейти линию фронта. Потом это ему удалось, он даже переоделся в русское обмундирование, сняв его с убитого. Но утром оказалось, что впереди опять немцы, то есть — свои… да, свои… Впереди опять были свои… Пролежав день в воронке от взрыва бомбы, он на вторую ночь забрел в расположение какого-то штаба… Этих штабных крыс никогда не увидишь на передовой, но там…

Стягивая шинель с Малышева, Кинкель приподнялся. Ему показалось… Впрочем, черт знает, что ему показалось. То ли это ветер так сочно шлепает чем-то по крыше барака, то ли приклады о тело. Ему хотелось тогда закричать, но он боялся выдать себя.

В следующую минуту рядом с ним кто-то заговорил о немцах. Опять проклинают… Проклятья… Проклятья… Нет, товарищи… Бросьте… Не так просто… Огнем и кровью прививали немцам новые порядки и привычки, им не втолковывали, а вбивали в их мозги… э…

Черт, что он хотел сказать? Ах, да… Когда-то в дни своей юности, будучи долговязым мастеровым на одной из верфей Гамбурга, он случайно попал на собрание доковой ячейки социал-демократов и впервые услышал о Ленине, о России, в которой хозяев вообще больше не было. В то время Арнольд политикой не занимался. Конечно, он и раньше немного слышал. Но заинтересовался по-настоящему именно тогда. Кое-что удивило, кое-что показалось выдумками досужих голов. Он никак не мог себе представить, как это сами рабочие могут управлять государством. Ведь нельзя же, скажем, собираться каждый раз на собрание, чтобы намечать дела на завтра? Может быть, выбрать старшин?

Да, сейчас все это вызывает лишь улыбку, но тогда именно эти, во многом наивные мысли заставили его искать ответа. Он стал учиться русскому языку. Читать Ленина в подлинниках…

Все это, конечно, произошло не вдруг, но к тридцатому году, когда фашизм начал открыто поднимать голову, его в доке уже считали коммунистом. Фактически в ряды коммунистов Кинкеля привели коричневые штурмовики, их действия.

В первые же дни прихода Гитлера к власти Кинкеля, только что ставшего отцом, арестовали. Коммунистом он был зеленым, и суд не смог предъявить ему сколько-нибудь серьезных обвинений. К тому же по требованию партии, чтобы скрыть истину, ему удалось доказать на суде, что он не коммунист, а социал-демократ. Их нацисты пока не трогали. Впрочем, все равно, шесть лет… Шесть? Неужели только шесть? Ничего не вспомнить, ничего…