— Похоже, цифры эти, если их сложить, означают сумму, указанную в чеке, — медленно, неуверенно, словно сам в это мало верил, сказал Якушкин.

— Возможно, Виталий Андреевич. Но здесь еще и буковки: «А», «Б», «Р», «КИШ», они что-то значат… Покажите чек, Виталий Андреевич, криминалистам. Надо точно знать, кем все это написано.

Чем дальше продвигалось следствие, тем чаще задумывалась я: что заставило двух женщин пойти на преступление? А сомнений в том, что они преступницы, у меня не осталось. Когда, кем были «запрограммированы» в их душах нравственные пробелы, приведшие обеих к катастрофе? Росли, учились, дышали они одним воздухом со сверстниками, читали одни книги, смотрели одни фильмы. Нет ведь каких-то крупных надломов в их судьбах! Сколько раз я задавала себе эти вопросы! Порой мне казалось, что ответы на них искать вовсе не надо. Поддавшись однажды искушению, поверив в безнаказанность, Корнева и Пащенко уже не могли остановиться. Они продолжали игру с огнем.

Безусловно, обстоятельства во многом позволяли Корневой и Пащенко запускать руки в государственный карман.

…Несколько дней я пробыла в командировке в небольшом районном центре на севере области, где располагалась одна из партий Гипроавтодора. К ее начальнику у следствия появились вопросы. Вернулась из командировки вечером. Когда вышла на привокзальную площадь, на улицах уже горели светильники. В городе было зябко, влажно — стояла поздняя осень, предзимье.

Стылый воздух, казалось, был наполнен тонким перезвоном невидимых крохотных льдинок.

Два моих домашних скептика, муж и дочь-семиклассница, давно и надежно привыкшие к моим бесконечным и неожиданным командировкам, к обязательным дежурствам в прокуратуре и другим малоудобным для семейной жизни обстоятельствам, встретили меня новостью.

Едва Лена открыла мне дверь, взяла из рук портфель, чмокнула в щеку, на кухне вдруг пронзительнозаливисто залаял щенок. Из-за открытых дверей выкатился маленький, лохматый черно-белый комок и бросился мне под ноги.

— Мамочка, не бойся. Это ведь Пушок, он не кусается.

— Какой Пушок? Откуда он здесь взялся? — напустилась я на Лену.

— Папа мне принес, чтобы не скучно было, — она взяла в руки щенка. Всклоченная, испуганная мордашка Пушка, с темной влажной кнопкой носа, была очень сердитой.

— В следующий раз приедешь, позвонишь, а тебе откроют совершенно чужие люди, — послышался из кухни голос мужа. — Здравствуй, — он вышел мне навстречу.

— Почему же чужие?

— Потому, мамочка, что мы можем переехать на новую квартиру. Папе уже сказали об этом на работе. — Лена все еще прижимала к себе лохматое существо.

— Ничего, Лена, мы маме записку с адресом оставим. Точно?

— А я напишу ее на немецком языке. Пусть переводит, — Лена засмеялась, опустила щенка на пол. Он тут же снова принялся лаять на меня, решительно загородив проход в комнату.

— Не надо, Пушок, это мама, — Лена взяла меня за руку. — Пойдем, мама, я соскучилась по тебе. Ты так долго была, в этой своей командировке. Расскажешь, где была?

Расскажи, расскажешь… Расскажи о бабушке, о работе, о войне расскажи… Эта просьба повторяется особенно часто. Дочка одолевала меня своими бесконечными «расскажи», кажется, с тех пор, как научилась говорить. Я и рассказываю.