Ужин в тот день был обильнее, чем обычно, присяга — это праздник.

В декабре ударили морозы. Однажды в морозный вечер, когда к концу подходило личное время, Денис, без шинели, сломя голову мчался из автороты к себе в казарму. Взбежал на второй этаж, рванул дверь в коридор и оказался лицом к лицу с усатым старшиной, в котором тотчас признал соседа по палате в московском госпитале — Сергея Кузьмича Буровко.

Денис оторопело смотрел на старшину, от растерянности не зная, что сделать, что сказать.

— Вы шо ж, курсант, литаете, як той школяр, аж людей чуть с ниг ны сбываетэ?

— Прошу прощения, товарищ старшина. Тороплюсь.

— Торопыться трэба ны спиша. — Старшина внимательно вгляделся в лицо Дениса и отступил на шаг. — Погодь, байстрюк, где ж мы с тобою встричалыся?

— Так точно, товарищ старшина. В прошлом году, в госпитале в Москве. Курсант Чулков.

Наконец-то Денис догадался встать по стойке «смирно» и откозырять старшине.

Буровко козырнул в ответ и улыбнулся в усы.

— Памятаю, памятаю… Титка у тэбэ дуже сэрдыта, риминца у менэ просыла…

— Так точно.

— А мэнэ опять пид Сталинградом шкарябнуло. Направылы сюды для дальнейшего прохождения… Ну поспишай. Та щоб бильше без шинэли не выбигав. Марш!

Денис помчался в роту, спеша поделиться с друзьями радостной новостью: в училище будет служить знакомый старшина, глядишь, какое-нибудь послабление от знакомца можно получить. Но едва он вбежал в помещение роты, как раздалась команда на построение. Курсантов выстроили в коридоре. Перед шеренгой появились командир роты — старший лейтенант Замойляк и старшина Буровко.

— Товарищи курсанты! — сказал Замойляк, человек с полным высокомерным лицом и жесткими глазами. — Нашего полку прибыло. Старшина Буровко Сергей Кузьмич, фронтовик. — Затем обратился к Буровко: — Командуйте, товарищ старшина.

Сказав это, Замойляк удалился.

Вооружившись списком, старшина сделал вечернюю поверку. Затем прошелся вдоль строя и сказал:

— Рад служить с вами вместе. — Бросил взгляд на Дениса. — Предупреждаю: поблажек никому не будет. Все вы для меня равны. Дисциплину потребую по всей строгости и справедливости военного устава. Разойдись!

Дениса удивило, что Буровко говорит по-русски без малейшего акцента. Впоследствии понял: для Буровко это вопрос дисциплины. В строю он преображался и не позволял себе вольностей, что исключало из его речи украинские слова.

В полночь раздался сигнал тревоги. Старшина Буровко приказал роте построиться во дворе.

— Смирно!

Курсанты замерли. Только поскрипывание снега под сапогами Буровко нарушало тишину зимней ночи. Крупные хлопья снега, кружа в воздухе, ложились на плечи и шапки курсантов, оседали на бровях, ресницах, на сивых усах и мохнатых бровях старшины.

Буровко прошелся перед строем. Потом остановился и что-то достал из кармана. В правой вытянутой его руке на бумажке лежал окурок. Самый обыкновенный окурок цигарки-самокрутки.

— Что это? — спросил он курсанта Кокарева.

Тот вздохнул и трагическим голосом произнес:

— Бренный остаток козьей ножки. Но я, товарищ старшина, отродясь не курил. Еще в детстве слышал: один миллиграмм никотина убивает лошадь.