Когда мужчина подошел поближе, узнали старика Круглова, бессменного курьера поселкового Совета.

— Зачем мы ему понадобились? — непонимающе оглянулся на друзей Ленька.

— Все, Капитоша, наша очередь подошла, — как-то вдруг просветленно сказал Вадим и отбросил лопату.

Круглов остановился шагах в пяти.

— Здорово, молодняк! Бог в помощь!

— А мы безбожники! — не замедлил отозваться Ленька.

— А по мне — хоть лешие. Наше дело повесточки вручить. — Он водрузил на нос очки, достал из перекинутой через плечо кожаной сумки бумажку, прочитал:

— Чулков Денис Николаевич! — Вскинул глаза на друзей. — Есть такой?

— Есть, есть.

Чулков подошел, взял из рук курьера бумажку. Это была повестка из райвоенкомата с предписанием явиться завтра в одиннадцать ноль-ноль, имея при себе справку из школы и, если комсомолец, то комсомольский билет.

Пока Денис читал, такие же повестки Круглов вручил Леньке и Вадиму.

— Ну, молодняк, желаю счастливо отвоеваться да живыми домой вернуться, — сказал старик и, с трудом вытаскивая из грязи сапоги, направился к двуколке.

— Дождались, братцы! — возбужденно воскликнул Вадим. — Уговор: всем троим проситься в одну часть.

— С подлинным верно! — заключил Ленька.

Разыскали на поле бригадира, показали ему повестки, забежали на участок, где работали одноклассницы, попрощались. Раи среди них не было — она уехала к тетке на Волгу и будто бы поступила учиться в медицинское училище.

Мать уже знала про повестку и, как водится, встретила Дениса слезами. Впрочем, она успела собрать все необходимое, и готовый вещмешок, привезенный Денисом от тети Оли, дожидался хозяина в переднем углу избы.

Когда на следующий день Денис и оба его приятеля явились в военкомат, им было объявлено, что они, а также еще несколько человек из их класса направляются в военное училище.

На станции около эшелона, к которому прицепили несколько теплушек для новодольских новобранцев, собралась толпа.

Сколько раз Денис видел такие проводы! Теперь самого провожали.

Толпа, в основном женщины, пела, стонала, рыдала. От суеты, невообразимого гвалта у Чулкова звенело в ушах, болела и чуть кружилась голова.

Что-то говорила мать, глотая слезы. До сознания дошли только два слова:

— Береги себя.

До чего она маленькой, тоненькой показалась. Беспомощная, убитая горем. Одна, совсем одна остается.

Жалость, нежность, раскаяние — все это смешалось в душе Дениса.

— Мама! Мама! Не плачь! Ну не плачь же! Не на фронт ведь еду, в училище, — успокаивал он мать, вспоминая, как она год назад после его приезда из Москвы со слезами на глазах повторяла: «Зачем раньше времени своей и моей смерти ищешь? Ведь не переживу я, коли тебя убьют». Никаких оправданий мать не хотела слышать. Только страдание жило в ее изболевшейся душе.

Какой-то прихрамывающий мужчина в гимнастерке без петлиц могучей лапищей сжал плечи Дениса, оттащил его от матери и заорал в самое ухо:

— Пей, молодец-удалец!

Стакан с водкой клацнул о зубы Дениса, и обжигающая жидкость полилась в рот, потекла по подбородку, за воротник.

— Да не пьет, не пьет же он! — услышал Денис голос матери.