Знали они все, местные, куда уходили люди целыми семьями и что с ними происходило. Но мне или кому-либо ещё ни за что не расскажут. Будто, если о зле не говорить и не замечать его, то оно само собой рассосётся, обойдёт стороной.
Глядя на упрямых деревенских, я судорожно обдумывала, какой вопрос и как задать, чтобы получить внятный ответ. Но моё молчание Галкина бабушка расценила по-своему и даже попыталась оправдаться:
– Ты уж не обижайся. Но ты нам чужая. И здеся чужая. Ты уедешь, а нам жить тут…
– И какое это отношение имеет к этой вашей истории? И как вам может навредить внятный рассказ про Лариску и Онучковых? – разозлилась я. – Вообще ничего не поняла. Кто-то сманил её в училище, и из-за этого она осиротела? Родственники были против образования? Или тоже сбежали учиться?
Небольшое преувеличение и перевёрнутый смысл немедленно сыграли свою роль. Я даже не ожидала такого успеха.
Бабка с внучкой уставились друг на друга в обалдении, мол, что тут можно не понять. И, конечно, им сразу захотелось растолковать глупой приезжей девчонке, какая тут приключилась страшная история. И все-то подробности они отлично помнили, не надо было притворяться.
Лариска, фамилию которой что Галка, что её бабушка будто невзначай избегали упоминать, была средней дочерью в местном семействе. Все сёстры были незамужние. Старшая только училище заканчивала, вроде даже замуж потом собиралась, как только жених из армии вернётся. А жених из Зелёново был. На танцах познакомились в клубе. Хороший парень, но после случившегося уехал, как мать ни просила остаться.
А младшая девочка совсем мелкая была, даже в школу не ходила. Семейство было хорошее, трудолюбивое. Отец даже почти не пил и никогда своих девок не бил. И мать была справедливая, с соседками не лаялась, хозяйство справно вела.
Жили они с краю деревни, ближе к лесу, к анцыбаловскому пути. Да что там! В Анцыбаловке все дома ближе к лесу. Жили не тужили, больше всех не жаловались.
А тут весна как раз была ранняя да дождливая. Потаяло всё, цвести начало. Молодёжь по вечерам гулянки стала устраивать до самой темноты. То в клуб всей гурьбой, то кино приезжает, то просто так на околице песни орут. Ну, как обычно всё.
Старшая-то, которая с женихом, дома сидела, честь блюла. Мелкая не доросла ещё. А Лариска как раз в возраст вошла, там с ребятами и торчала. И в Зелёново её хорошо знали. Никто сначала неладного не замечал. Да только раз подружки вернулись без неё, гомонят стайкой, а она следом плетётся, будто не с ними. В другой раз опять особняком. А ведь ей ближе всех идти-то было, от забора до околицы, считай, рукой подать. Спросили, мол, поссорилась, что ли, с девками? Зачем тогда с ними ходишь? Нет, отвечает. Не ссорилась. Всё как обычно. Да всё равно какая-то странная была.
А потом старшая-то проснулась что-то ночью. А они с Лариской в одной комнате спали. Так вот слышит старшая сестра-то, что Лариска встала, как есть в ночной сорочке, и в открытое окно-то с кем-то говорит. Тихо бормочет, не понять. И вроде отвечает кому-то, а никого не слышно. А потом – раз! – и в окно полезла, как была. А ночи-то ещё прохладные, роса ледяная. Сестра зовёт её, а та вроде и не слышит. Перемахнула через подоконник и была такова. Ну, сестра-то старшая завопила, весь дом переполошила. Выскочили все из дома, бросились за Лариской, поймали у задней калитки. А та будто снулая какая, смотрит и не видит, не узнаёт их. Вырывалась было, но вяло.