– А куда делся сам дед Евгений? – выслушав рассказ бабушки, спросила я. Та махнула рукой:

– Да прямо вот здеся он помер.

– Прямо вот здесь? – переспросила я поражённо, оглядывая уютную комнату.

– В Зелёново, – уточнила Галка, прыснув от смеха. Старушка снова очень неодобрительно посмотрела на внучку, но замечание делать не стала, просто продолжила:

– Так я ж и говорю, прямо здеся. Приехал, как обычно, за провизией, да и прихватило его. Сердце, говорят. И врачи не успели, уж скончался сразу. А Пират-то его плакал, скулил, бегал, бегал. Скучал, значит, по хозяину.

– Пират? – я уже окончательно запуталась. В голове предстал абсурдный образ пиратского капитана Джека Воробья, мечущегося перед зелёновским магазином в полном обмундировании и скулящего. Но почему-то эта сцена меня не рассмешила.

– Да пёс его. Здоровущий, никого к себе не подпускал. Побаивались его, хотя он не трогал, не лаял никогда.

– В Анцыбаловке вообще никто не лает, – буркнула Галка.

– Да, это удивительно! Такая тишина стоит! – подтвердила я.

– Да ничего удивительного, – снова отмахнулась старушка, но объяснять свои слова не стала.

– И что стало с этим Пиратом?

– Кто его знает. Сгинул. Его ж к себе брать побоялись, уж больно суровый зверь. Подкармливали, но он брезговал, не ел. Не приучен. А где питался, не понять. В лесу охотился, должно быть. А потом как-то враз пропал. Может, пошёл хозяина искать. Собаки – они верные. Как раз пропал перед приездом лоскатухинского племянника-то, который наследник.

– Погодите-ка, вы же говорили, что у Евгения Лоскатухина не было домашних животных и жил он один. А теперь, оказывается, не один, а с собакой.

– Так разве ж это скотина или кура? Скажешь тоже! Это ж почти как человек ему был. Он его кутёнком на болоте-то и выловил. С мешка прямо и снял, в котором помёт топили. Остальных-то утянуло, а энтово успел, стало быть.

– А чего Лоскатухин на болоте делал? – удивилась я.

– Смотрел. У них все смотрели, Лоскатухины-то.

– Что смотрели? – не унималась я.

Бабка неохотно рассказывала, будто через сито цедила:

– Да место-то ваше гнилое, поганое. Всегда было, потому и Анцыбаловка.

– Анцыбал – это ж чёрт болотный, – подсказала мне Галка, видя моё недоумение. Старушка сверкнула на неё глазом, быстро, как-то по-птичьи перекрестившись, и девчонка опять замолчала.

– Говорю, всегда нечисто было. На моей памяти пять раз вымирала, да власти-то всегда заново селили. Мол, чем новые дома справлять молодёжи, дешевле старые использовать. Никто понять-то не мог, куда семьями съезжают. И работа была, и хозяйство наладили, и нате вам. Только Лоскатухины там и жили. Как дома Лоскатухин, который самый старший мужик, так в Анцыбаловке житьё налаживается. Как уезжает, в армию там или куда ещё мужиков отправляли, на работы какие, так наперекосяк всё. Дед Евгений последний был. Батя его инвалид был одноногий, когда совсем плох стал, пока сын не вернулся, даже в Зелёново не ездил, только к лесу доковыляет и обратно. А как Евгений-то вернулся с армии, так сразу дядя Петро и преставился. Ослобонился, значит.