Замок хищно клацнул, и меня встретила нарядная Лариса. Старшая сестричка моей девушки вышла в джинсах и в тонкой белой кофточке, выгодно облегавшей прелести. Выдающиеся в обоих смыслах.

– Потрясающе выглядите, любезная Лариса Федоровна, – сказал я, упражняясь в куртуазности.

– Я вот тебе дам Федоровну! Ишь ты его! – погрозила мне пальцем девушка, хотя глаза ее смеялись. – Проходи давай!

Я подчинился, окунаясь в незнакомый букет запахов, среди которых витал ароматный дымок сандаловых палочек, редкости по нынешним временам.

– Чуешь? – Лариса доверительно наклонилась, и ее левая грудь вмялась мне в плечо. – Это мама запалила индийские благовония!

– Чую, – кивнул я, изгоняя горячащие мысли о суетном.

Инкина сестричка уловила хрипотцу в моем голосе и победительно улыбнулась.

– Маэстры, гряньте туш! – Она за руку ввела меня в зал, обставленный по стандарту – «стенка», телевизор, диван, ковер.

За большим столом, устланным белейшей камчатной скатертью, сидели трое – крепкий сухощавый мужчина, кареглазая пышечка в кудряшках и Хорошистка. Холодок услады протек через все мои чакры.

– Знакомьтесь – Миша! – воскликнула Лариса.

Сухощавый, улыбаясь в усы, привстал и пожал мне руку.

– Федор Дмитрич. Возглавляю тутошний «девичник»!

– Ага-а! – с напускной обидой протянула пышечка. – Я уже забыла, когда мы вместе Новый год справляли! Вечно со своими пингвинами милуешься… – Вспомнив о хороших манерах, она с тяжеловесным кокетством представилась: – Римма Эдуардовна!

– Послезавтра папа улетает в Антарктиду, – оживленно затараторила Инна, – там начинается лето!

– А мама на него дуется, – добавила Лариса.

Меня усадили между сестрами, и обе, в четыре руки, стали мне подкладывать угощенья.

– Да куда ж вы мне столько? – забарахтался я.

– Кушай, кушай! – ласково сказала младшенькая.

– Сейчас мы проторим путь к сердцу мужчины… – ворковала старшенькая, орудуя ложкой.

– Что значит – мы? – Бровки Инны надменно вздернулись. Уже продавливались улыбчивые ямочки, но, что меня умилило до крайности, в синих «папиных» глазах плескалась ревнивая опаска. – Миша – мой!

– Чего это он твой? – В Ларисином голосе зазвенели нотки веселой агрессии, тут же тускнея. – Ладно, ладно, пусть будет общий.

– Я те дам – общий!

Римма Эдуардовна беспокойно глянула на дочерей, а Федор Дмитриевич рассмеялся и сказал с отчетливым сочувствием:

– Привыкайте, Миша. Я уж двадцать лет в этом «малиннике»!

– И как? – спросил я с интересом, пробуя оливье, весьма близкий к исконному рецепту – чувствовались раковые шейки и пикули. – Справляетесь?

– Честно? – Глава семьи заговорщицки пригнулся, выговаривая вполголоса: – Это они со мною справляются, трое на одного!

– Ой, можно подумать! – фыркнула мама Римма. – Да ты за нами, как за каменной стеной!

– За двумя каменными стенами, – строго поправила Лариса.

– За тремя!

– Мы ему и готовим…

– …И стираем!

– И убираем! – Инна грозно нахмурилась. – Кто носки постоянно разбрасывает, а?

– Я, – смиренно ответил Федор Дмитриевич, съезжая в манере подкаблучника: – Молчу, молчу…

– То-то.

– Я все съем! – торопливо сказал я, попадая в лад.