Телефон зазвонил, как всегда, не вовремя – только я начал успокаиваться, и опять всплыли тревоги, завели зловещий хоровод, кружа акульими тенями.

– Да! – Голос мой прозвучал резковато, хотя негатив в душе и присмирел, гуляя стреноженным.

– Здравствуйте, тезка, – печально откликнулась трубка. – Помешал?

– Да что вы, Михаил Андреевич! – смутился я. – Вы не из тех людей, которые отвлекают зря.

– Сегодня – из тех, – вздохнули на том конце провода. – Пожаловаться хочу, больше некому. Жены нет, дети заняты собой, а подчиненные не должны видеть начальство в желеобразном виде…

– Михаил Андреевич, вы меня пугаете.

– Не идет мой труд! – горестно вырвалось у Суслова. – Не получается! Опять эти гладкие, обтекаемые формулировки… Вода, водою, о воде! Выпаришь ее – сути останется с воробьиную погадку!

– Самобичевание автора – это нормально, – успокоил я главного идеолога страны. – Диагноз начинается с авторского самодовольства. А что именно не получается?

В ухо толкнулся длинный тоскливый вздох, долетая со Старой площади.

– Натура бунтует! – грустно сказал «тезка». – Понимаю, вижу, что марксово учение не совпадает с реальным положением дел, а править – рука не поднимается!

– Михаил Андреевич, «Капитал» – не вечные скрижали, – начал я утешать второго человека в пролетарском государстве. – Разве Ленин был гением? Революционером – да, лидером – да, изворотливым и ловким политиком, трибуном – да, да, да! Но не гением. Просто Владимир Ильич понимал: теория, которой полвека, может, и годна для прошлого, но в настоящем применима лишь с оговорками и корректировками. Вот вам хороший пример. Маркс писал, что «чем больше общественное богатство, функционирующий капитал, размеры и энергия его возрастания… тра-ля-ля… тра-ля-ля… чем больше нищенские слои рабочего класса и промышленная резервная армия, тем больше официальный пауперизм. Это абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления». Ну и где он исполняется, этот «объективный» закон, на какой планете? Разве за последнее столетие, говоря словами того же Карла Генриховича, «положение рабочих ухудшилось независимо от того, высока или низка их зарплата»?

– Ну-у… нет, наверное… – промямлил Суслов.

– Во‑от! – протянул я с ноткой назидания. – Да и вообще, хватит, мне кажется, носиться с рабочим классом! Наша цель – коммунизм? Вот и давайте строить эту высшую форму общества, а не мусолить идеи классовой борьбы!

– Как-то, знаете… чересчур… – растерялись на линии.

– Да почему? – разгорячился я, как и подобает юнцу. – Советское общество – бесклассовое, да и на Западе пролетариев не сыщешь. Тамошние рабочие давно забыли слова «Интернационала», став такими же мещанами, как и капиталисты!

В трубке забулькал смех.

– Спасибо вам, Миша! Подняли старику настроение! Идеи ваши всякий раз шокируют, вызывают рефлекторный отпор, а потом задумаешься – и понимаешь, что за оберткой отрицания скрыта истина.

– Польщен! – хмыкнул я. – Кстати, об истинах. Помните, я как-то ляпнул, что в СССР нужна приватизация? Ну, хотя бы кафе или часовых мастерских? Я думал над этим и пришел к выводу, что лучше нам обойтись без частной собственности.