Допустим, 1907-й.

У ребенка простуда и сильный кашель.

Ему читают “Робинзона Крузо”.

Кашель так глубок, что одного чтения для поправки недостаточно. Врач порекомендовал ставить банки.

Это делают всей семьей. Бабушка читает, мать с отцом раскладывают банки на ночном столике и готовят фитиль.

Легкими круговыми движениями спину ребенка смазывают вазелином.

Ставить банки будет отец. Самые ответственные вещи он берет на себя.

Больному семь лет, и он боится. Банки ему ставят впервые.

По-настоящему страшно становится, когда зажигают смоченный в спирте фитиль. Могло бы навести на мысли об инквизиции, если бы пациент о ней знал.

Открытое пламя – это всегда страшно.

Мальчик ложится на живот и обхватывает руками подушку. Зарывается в нее лицом. Через мгновение ощущает на спине первую банку.

Это не так больно, как казалось. Может быть, даже совсем не больно.

Осторожно приподнимает голову. Следит за руками отца.

Отец проводит внутри банки фитилем и опускает ее на спину мальчика. Немного горячо, конечно.

Чувствуется, как банки втягивают в себя кожу. Отец ему подмигивает. Мать накрывает спину с банками одеялом.

Бабушка продолжает читать “Робинзона Крузо”. В сочетании с банками книга целебна.

Новый прилив страха – перед снятием банок. Мальчику кажется, что в спину они впились намертво. Напоминают маленьких злых рыб. Может быть, пираний.

Отец осторожно подводит указательный палец правой руки под край банки, и она с громким чмоканьем отлипает. Пятнадцать первоклассных чмоканий.

Ухудшилось дело с ходьбой. Такое ощущение, что хожу по мху. Ногу ставлю осторожно, словно боюсь, что она провалится. Куда именно иду – загадки для меня уже не представляет: теряя тысячи клеток в день, невозможно не догадываться, чем кончится путь. Эти потери не могут быть бесконечными.

Я положил себе за правило не жаловаться – даже Гейгеру, не говоря уже о Насте. Поскольку причины происходящего неясны, ничего, кроме огорчения, никому это не принесет. Тем более что – м-да… – это не первый мой уход из жизни. Но. Смерть в лагере казалась выходом, а сейчас она кажется уходом. Уходом от тех, кого люблю. От того, что люблю. От моих воспоминаний, которые вот уже столько месяцев записываю.

Сегодня проснулся рано утром – было еще темно. Лежал неподвижно, чтобы не будить Настю. Наблюдал, как водится, блуждание автомобильных фар по потолку. Раньше по Большому проспекту ходили трамваи, сменившие конку. Я часами следил за ними, пытаясь понять секрет трамвайного самоходного движения. Оно почему-то будоражило меня больше движения автомобиля. Может быть, из-за величины, громоздкости и громкости трамвая, вещи, на первый взгляд, не созданной для перемещения в пространстве и уж тем более – для перевозки горожан. Если уж, думалось мне, такой конструкции дано было тронуться с места, она могла бы предназначаться для оборонных, а лучше – наступательных целей. Я представлял себе движение сотен трамваев на полях сражений, и зрелище было величественным.

Время от времени, испытывая сооружение на прочность, я клал на рельсы пятак. Эксперимент казался мне настолько важным, что я по детской своей беззаботности заранее мирился с возможными потерями – точнее, просто о них не думал. Чтобы отучить меня от сомнительной забавы, эти потери придумал отец. Он предположил, что трамвай может сойти с рельсов, и мягко мне заметил, что, прежде чем решаться на рискованный опыт, следует взвесить возможный урон.