И вот шли мы, значит, втроем к Воронину, и я думала: ну надо же – Воронина к Воронину летит! Забыла даже, что с недавнего времени я Платонова… Держалась чуть сзади, наблюдала, как они идут. Ветер был, почти ураган – в такую пору хорошо к разным мерзавцам входить: а вот, мол, и я! Спутники мои шли наклонясь вперед, сопротивляясь ветру, смешанному с листьями и крупными, пусть редкими еще, каплями дождя. И воротники плащей трепетали в их пальцах. Так, думалось мне, могло бы выглядеть приходящее возмездие, хотя о возмездии речи, конечно, не было.

У дверей парадного нас уже ждал Чистов. Когда мы вошли в парадное, он достал из папки бумагу и попросил Платошу ее подписать. Это была расписка в том, что Платоша против Воронина ничего не имеет и преследовать его не собирается. Чистов вытащил из кармана дорогую авторучку, положил ее и бумагу на папку и замер, держа всё это перед Платошей. Повисла пауза.

– Без этого, Иннокентий Петрович, – разъяснил Чистов, – мы с вами к гражданину Воронину не пойдем.

Иннокентий Петрович задумчиво взял авторучку.

– А в ручке что?

– Представьте себе, чернила.

В тоне Чистова не было ни малейшего неудовольствия.

Платоша подписал бумагу, и Чистов спрятал ее в папку. Авторучку снова засунул в карман.

– Я, знаете ли, понимаю ваши эмоции, – сказал он тем же ровным тоном, – но и вы меня поймите. Закон есть закон. Все должно пройти без эксцессов. Обещаете?

– Обещаю, – как-то очень серьезно ответил Платоша.

И повторил:

– Обещаю.

Они втроем поднялись в квартиру, а я осталась внизу у лифта. Может, думалось, при виде Платоши наш эсэсовец отбросит копыта? Такого рода эксцесс мне казался допустимым.

Встреча с Ворониным. Странная.

Я предполагал разные сценарии, но не этот.

Думал, будут обоюдные проклятия. Или примирение. А здесь – ни того, ни другого.

Когда мы вошли, Воронин сидел в кресле. Обеими руками держал чашку. Теплая кофта, брюки, тапки. Обтянутый кожей череп с пухом по бокам.

С чашкой он это, подозреваю, придумал, чтобы занять руки. Чтобы иметь возможность не подавать первым руку – боялся, что не ответят. Я, например, не собирался подавать ему руку ни при каких обстоятельствах.

А может, и не боялся. Может, я приписываю ему излишнюю тонкость чувств.

С нами был еще кто-то в штатском – его пригласил Воронин. Войдя, он полуприсел на подоконник, и больше его как бы не было. Идеальный сопровождающий. Он, стало быть, у окна, а мы с Иннокентием на пороге.

– Знаю, что ты воскрес, – шелестит Воронин. – Захотел на тебя посмотреть.

Голос у него уже почти отсутствует, но воля остается. Она будет последним, что его покинет.

Захотел посмотреть на з/к Платонова – вот, доставлен. Под надзором, между прочим. Доставлен и молчит.

– Что, изменился я? – спрашивает Воронин у Иннокентия.

– Да.

– Зато ты – нет.

В комнату входит женщина и принимает из рук Воронина чашку. Остается стоять, покачиваясь с пятки на носок. Скрипя паркетом.

У оконного стекла жужжит муха.

– Да поймай же ее, Чистов, – шепотом предлагает Воронин.

Чистов медленно скользит ладонью по стеклу и коротким точным движением ловит муху в ладонь. Объясняет нам: