Рано или поздно из-под передней платформы вынут башмак, подгонят паровоз. Всё придет в движение. Печальное движение на запад.

Весь этот жесткий металл будет противопоставлен мягкости человеческого тела. Его, тела, единству. Оно разлетится на мелкие куски.

Орудия потеряют свою задумчивость, может быть, даже просохнут. Будут без устали стрелять по цели и мимо. Собственно, они могут стрелять и мокрыми.

Настя ушла в университет, а я читал. Потом смотрел телевизионные новости – быстро выключил. Снял с комода фотографию профессора Воронина, разглядывал. Профессор там сидит в кресле, положив ногу на ногу. Опираясь локтем о столик, на котором стопкой лежат книги. С тростью в руке (никогда не носил трости). Зачесанные назад волосы, симметричные островки седины на черной еще в целом бороде. Особый академический шик. Ищу в глазах профессора следы будущего страдания – бывает такое на старых карточках, задним числом обнаруживается, – так вот, кажется, нет этого… Неужели не предвидел? Или соответствовал ожиданиям фотографа, смотрел на себя его глазами?

Щемящая неподвижность дореволюционных снимков. Настя, подумалось, никогда не видела, как двигался ее прадед. А я видел. И вижу, кстати говоря. Свободно вхожу в серебряную рамку и наблюдаю, как профессор, отставив трость, медленно встает с кресла. Возможно, даже со вздохом или, допустим, хрустом в суставах – как человек, неподвижно сидящий на этой фотографии скоро уж век. Походка его слегка косолапа, и я мог бы показать ее Насте, но это не то. Кого и что бы я ни показывал, это будет мой портрет.

С книжной полки снимаю альбом о Соловках. Открываю его на странице 77 (помню страницу-то!) и вижу фотографию человека с точно такой же фамилией – Воронин. С лицом не скажешь что свирепым, это подтверждала и Настя, когда я ей его показывал. Хотелось бы, чтобы он был со скошенным лбом, чтобы изо рта – клыки. Отражал чтобы внутреннее свое содержание. Так нет же: лоб высок, черты правильные, аккуратно причесан, гладко выбрит. Оказался к тому же живуч – как все вампиры. Со своей внешностью мог бы работать завучем или, скажем, директором клуба, и никто не узнал бы о склонности его к кровососанию. Завтра мне с ним встречаться. Поражаюсь своему спокойствию. Может быть, оно оттого, что известие о Воронине слишком невероятно.

Всегда удивлялся тому, что одно имя способно обозначать столь разные сущности. Получается, что Воронин может быть и таким, и таким. Как же он становится тем, кто он есть? Хороший вопрос.

Отправились вечером к Воронину – Платоша, Гейгер и я. Я просто провожать их пошла, потому что договор был только о Гейгере и Платоше. Да, плюс еще некто Чистов из органов. На присутствии этого Чистова (смахивает на агентурную кличку) настоял Воронин. Что ж, на его месте любой бы так поступил. Только вот любой ли оказался бы на его месте? А этот даже сейчас опасается за свою никчемную жизнь. Гнида. Что там бабушка про Зарецкого говорила – что заказала его? В случае Зарецкого, я думаю, это бабушкин бред был. А вот я Воронина – заказала бы. Знаю, что нельзя так говорить, но заказала бы, если бы знала, где и как. Как представлю, что он над Платошей измывался…